Слезы, скорбь, боль и тягость поселились во мне,

Страдание переполняет меня, обреченного на слезы, ни на что более,

Злая судьба держит меня в своих руках, уносит мое жизненное дыхание,

Зловещая болезнь омывает мое тело.

(Приблизительно 22 строки пропущены.)

Мой бог, ты, мой отец, породивший меня, воздень к себе лицо мое,

Подобное невинному теленку, в грусти… мольбе,

Долго ль еще будешь ты мною пренебрегать,

оставлять беззащитным? Как вола…,

Оставлять меня без поводыря?

Они говорят – доблестные святые отцы – слово правды и откровенности:

«Никогда мать не рождала безгрешного младенца,

Никогда старец не давал жизнь безгрешному юноше».

(14 строк пропущены.)

Довольно молитв и скорбей страдальца; далее следует «счастливый конец»:

[Бог, наконец, внял его горьким слезам и рыданиям.]

От лица молодого человека:

Его мольбы и стенания тронули сердце бога,

Слова правды, чистые слова, сказанные им,

Принял бог,

Слова молитвенного признания юноши,

Понравились (?)…, плоть (?) бога, (и)

Бог его отнял руку свою от злого слова,…

угнетавшего сердце его…, он обнял;

Одолевшего его демона печали, широко простершего крылья, он изгнал,

Болезнь, что точила его, как…, он рассеял,

Злую долю, означенную ему приговором (богов), он отвел,

Он страдания человека обратил в радость,

Приставил к нему… великодушно… духа блюстителем и хранителем,

Дал ему гениев, видом дружелюбных,

(И вот) [человек] постоянно возносит хвалу богу своему,

[молодой человек] рассказывает…, оповещает…

Но есть ангел-хранитель или нет, факт остается фактом, что рано или поздно человек умирает, и, по представлениям прозорливых и реалистично мыслящих шумерских мудрецов, отправляется в нижний мир, чтобы никогда больше не вернуться. Нет смысла говорить о том, что этот вопрос был источником тревоги и смущения; проблема смерти и нижнего мира была в тисках загадок, парадоксов и дилемм, поэтому неудивительно, что шумерские идеи по этому вопросу не отличались ни ясностью, ни убедительностью, как это будет показано при анализе соответствующего материала.

С точки зрения культурного поведения шумеров царские гробницы, раскопанные в Уре с большой тщательностью и умением сэром Леонардом Вулли, имели эпохальное значение: они указывают достаточно наглядно, что первых царей Шумера в могилу, как правило, сопровождали не только некоторые наиболее ценные личные принадлежности, но и значительный человеческий кортеж. Естественно, немедленно вслед за этим оглушительным открытием исследователи клинописи, особенно шумерологи, приступили к поиску документов, тех или иных письменных подтверждений, но безуспешно. Более того, за последние два десятилетия стало доступно довольно большое число шумерских мифов, эпических повестей, гимнов, ламентаций и историографических документов, и казалось небезосновательным надеяться, что тот или иной документ прольет свет на шумерские обычаи, связанные с царскими захоронениями. Но эта надежда так и осталась надеждой по большому счету, что не слишком удивляет в свете того обстоятельства, что царские гробницы относятся примерно к 2500 г. до н. э., тогда как большинство известных нам литературных произведений писались, вероятно, около 2000 г. до н. э.

На сегодняшний день есть единственный шумерский литературный памятник, который, похоже, подтверждает археологическое свидетельство того, что древние правители уходили в могилу в сопровождении людей. Это маленькая табличка, которая находится сейчас в музее Пенсильванского университета; на ней сорок две строки эпической поэмы о Гильгамеше, предположительно под названием «Смерть Гильгамеша»; мы располагаем только ее фрагментарными осколками. В этом тексте поэтической фразеологией говорится о том, что Гильгамеш поднес дары и подношения разным божествам нижнего мира и почитаемым мертвым за всех, кто «покоится с ним» в его «чистом дворце» в Эрехе: его жена, сын, наложницы, музыкант, шут, главный слуга и обитатели дома. Есть основания полагать, что поэт дает картину этих даров Гильгамеша уже после того, как тот вместе со своим кортежем умер и спустился в нижний мир. Если эта интерпретация верна, то мы имеем литературное соответствие царским гробницам Вулли с большим количеством похороненных лиц, особенно если, как нам теперь известно из Туммалъского произведения, Гильгамеш был современником Месаннепадды, и, соответственно, грубо приблизительно – гробниц.

Другой документ, проливающий слабый свет на практику захоронений царских особ, – это табличка с шестью колонками письмен, хранящаяся в университетском музее, уникальная запись Ур-Намму, принадлежащая к литературному жанру, классифицировать который, однако, сложно. Первая колонка, полностью разбитая, вероятно, содержала поэтическое описание выдающихся военных и мирных деяний Ур-Намму, а также печальных обстоятельств, повлекших его смерть. Сохранившийся текст, который начинается второй колонкой, вероятно, повествует о том, как Ур-Намму, «брошенный на поле боя, как разбитый сосуд», возлежал на погребальном ложе в своем дворце, оплаканный семьей, родней и жителями Ура. Далее мы встречаем его в нижнем мире, как и Гильгамеша, подносящим дары «семи богам», приносящим в жертву волов и овец важным мертвецам, подносящим оружие, кожаные мешки, сосуды, облачение, украшения, драгоценные камни и прочие ритуальные дары таким особам, как Нергал, Гильгамеш, Эрешкигаль, Думузи, Намтар, Хубисхаг и Нингишзида, каждому на своем месте; дар получает также Димпимекуг и «писарь нижнего мира». Как Ур-Намму попал в нижний мир со всеми этими богатыми дарами и подношениями, поэт не говорит, если не связать это с колесницами, туманный намек на которые имеется в стихах, непосредственно предваряющих «отрывок о нижнем мире», и которые, следовательно, предназначались для этой цели. В любом случае, Ур-Намму наконец прибыл на место, предназначенное ему, вероятно, святыми отцами нижнего мира. Здесь ему в провожатые назначаются некоторые из умерших, а Гильгамеш, его возлюбленный брат, объясняет ему правила и предписания нижнего, загробного, мира.

Но, продолжает наша поэма, «за семью днями прошли десять дней», «стон Шумера» достиг слуха Ур-Намму. Стены Ура, оставленные им недостроенными, его заново отстроенный дворец, оставленный им неосвященным (?), его жена, которую он не мог более посадить к себе на колени, его сын, которого он не мог более ласкать (?), взявши на руки, – все это вызывало слезы у него на глазах, и он разражается долгим горестным стенанием. Тягость, которой исполнен его плач, состоит в том, что, хотя он верно служил богам, они не встали рядом с ним в нужный момент; теперь, когда он умер, его жена и друзья и сподвижники пребывали в слезах и стенаниях. Заключительная часть произведения неизвестна, т. к. последняя колонка полностью разрушена.

По содержанию этого трогательного отрывка сложно отнести его к конкретному литературному жанру; это может быть историографическим произведением, в некоторых аспектах сходным с «Проклятием Агаде», в котором шумерский поэт дает выход чувствам при виде плачевного состояния дел в Шумере сразу после смерти Ур-Намму. Во всяком случае, документ Ур-Намму проливает значительный свет на жизнь мертвых в нижнем мире, как его воображали шумерские отцы. Мы снова находим богов, которых нужно задабривать, как и умерших священников. Вновь прибывший находил специально отведенное ему место и получал наставление в законах нижнего мира, по крайней мере, если он был царем. При этом покойник мог неким загадочным образом находиться в неплохих отношениях с верхним миром, мог испытывать боль и унижение и даже возмущаться безучастными богами. В отличие от поэмы «Смерть Гильгамеша», здесь нет упоминания о человеческой свите, сопровождающей царя в нижний мир; так, его жена и дети остались жить в верхнем мире. Отсюда напрашивается вывод, что, по крайней мере, ко времени Ур-Намму обычай хоронить царя в сопровождении его семьи и подданных ушел в прошлое.