Первыми привезли зерно францисканцы. Сгрузили его на берег, забрали в оплату скобяные товары и снова отправились в миссию, чтобы доставить еще больше зерна. Вслед за ними потянулись другие миссионеры, плантаторы и скотоводы. Огромные колеса повозок исполосовали прибрежный песок. Поток провизии не прекращался до вечерней зари. А едва солнце вставало, арбы возобновляли доставку на берег зерна, сала, масла, соли и других продуктов. Расчет вели на пиастры и только иногда платили товаром, который вытащили из трюмов, чтобы освободить место для продуктовых запасов.

Губернатор дон Жозе де Ариллаго еще гостил у родителей своей крестницы и каждый день принимал посетителей. Кончита умоляла мать устроить бал по случаю пребывания губернатора. Она имела свой интерес – там можно было встретить Резанова. К тому же это был бы первый большой бал в ее жизни!

После долгих уговоров донья Игнасия уступила, и началась подготовка к балу. Закупили недостающей провизии, несколько индианок начисто вымыли дом, галерею и дворовые постройки. Кончита и донья Игнасия сшили себе новые платья, для чего в президио доставили жену отставного солдата, которая считалась лучшей модисткой в крепости Сан-Франциско.

Русских пригласили с особенным пиететом. Комендант сам отправился на корабль, чтобы передать приглашение камергеру и его офицерам.

На бал прибыли местные помещики, аристократы, отставные офицеры и монахи из миссии францисканцев. Все, исключая монахов, явились с женами и взрослыми дочерьми.

Комендант, губернатор и донья Игнасия принимали гостей у входа в президио. Когда приехали русские, гарнизонные солдаты дали ружейный салют. Кончита ждала Резанова в зале, окруженная местными красавицами, которые, впрочем, не шли с ней ни в какое сравнение. В отличие от них, Кончита не носила в прическе высокого гребня, а только цветок, отчего сама казалась прелестным нежным цветком. На ней было воздушное платье и атласные туфельки на маленьком деревянном каблучке.

Резанов явился в белом мундире, расшитом золотыми узорами, с орденской лентой, при всех орденах. Когда во время обеда он произнес тост за здоровье испанского короля, гарнизонные пушки дали салют из девяти выстрелов. С «Юноны» ответили таким же салютом.

Торжественный обед завершился. Заиграл оркестр, в котором были гитары, скрипки, гармоники, трубы и мандолины. Мичман Давыдов сразу же подошел к Кончите и, щелкнув каблуками, пригласил на танец. А Резанов, недолго посмотрев на танцующих, вышел в сад, где цвели яблони. Их кроны были такого же цвета, как платье Кончиты…

«Что ж, – думал он, – пришла пора собираться в дальний поход к острову Ситха, в Ново-Архангельск. Надобно до конца выполнить свой долг».

С грустью взирал он на темное калифорнийское небо и луну, которая брела меж звезд так же одиноко, как и он по своей жизни. Со дня смерти жены прошло без малого пять лет… Резанов одернул мундир.

– Что ж, в поход так в поход!

– Вы скоро покинете нас, я это знаю…

Командор обернулся и увидел Кончиту. Она подошла ближе, и он почувствовал, как застучала в висках кровь.

– Знаю, что приехали за провизией, – продолжала Кончита, – знаю ваши страдания, нужду и болезни ваших товарищей. Все знаю. Люблю вас таким, как есть. И буду любить, пока не умру. Даже когда вы покинете наш берег.

Эти простые слова выказали всю глубину ее чувства. Чистый, любящий взор тронул Резанова, и в его душе все перевернулось. Он взял ее руки и, склонив голову, произнес:

– Вы давеча сказали, что часто смотрите с мыса за горизонт, а там – весь божий мир, – он отпустил руки Кончиты, прикоснулся к ее лицу и посмотрел в глаза. – Я предлагаю вам руку и сердце. Поедете ли вы со мной в этот мир?

– Да… – прошептала Кончита.

Предложение Резанова и, более того, согласие дочери сразило ее родителей. Разность религий и предстоящая разлука были для них подобны удару грома. Кончиту увезли в миссию, где патер постарался освободить ее сердце от неразумной любви к командору. Однако решимость Кончиты не ослабевала, и со временем родители смирились. Комендант крепости дон Хосе Дарио Аргуэлло и его жена донья Игнасия согласились на этот брак при условии, что будет получено разрешение римского папы и испанского короля. Резанов же настоял на немедленной помолвке.

Помолвка состоялась в церкви президио. И хотя до разрешения папы это событие должно было оставаться тайной, весть о том, что русский посланник помолвился с дочерью коменданта, быстро разошлась по всему Сан-Франциско и его окрестностям.

На корабль продолжали грузить хлеб, привезенный из монастырей, с плантаций и ранчо. Повсюду слышались скрип колес и мычанье быков, запряженных в арбы. Когда в трюмы русского корабля загрузили пять тысяч пудов, командор велел перестать закупать провизию. Места в трюмах более не осталось.

«Юнона» готовилась к отплытию от берегов Калифорнии.

Для прощания Кончиту и Резанова оставили наедине в галерее президио. О многом они говорили перед разлукой. Командор рассказывал, как пойдет на корабле в Ново-Архангельск и выгрузит хлеб. Потом переплывет океан. Из Охотска отправится в Якутск, оттуда в сибирский город Иркутск, а дальше – через всю Россию в Санкт-Петербург.

– Обещаю, я скоро вернусь за тобой, – говорил он. – Через два года мы повенчаемся в церкви, а потом поплывем на корабле в Санкт-Петербург.

Резанов вытирал ее слезы и спрашивал, улыбаясь:

– Дождешься ли ты меня?

Она отвечала:

– Буду ждать сколько нужно. Прошу тебя, вернись ко мне поскорее. Второй жизни у нас не будет. Я хочу любить тебя в этой.

– Если через два года я не вернусь, – Резанов опустил голову, – значит, меня нет в живых, и ты – свободна.

Кончита сняла с платья подвеску – огромный, желтый, как солнце, бриллиант с лучиками-дорожками из маленьких диамантов. Взяла руку Резанова и вложила подвеску в его ладонь.

– Держи ее при себе. Так я буду с тобой, где бы ты ни находился.

Резанов возразил:

– Я не могу ее взять.

– Подвеска принадлежит только мне. Это подарок бабушки из Кастильи. Когда вернешься, приколешь ее мне на платье.

Девушка приложила руки к груди:

– А теперь прощай и помни, мой дорогой: я буду ждать тебя всю свою жизнь!

Разболтанный бездорожьем автобус терпеливо колесил по убогим окраинам, похожим на бетонные лабиринты мертвого города. Его трясло и с трудом разворачивало на поворотах. По одну сторону узкой дороги тянулись нескончаемые бетонные заборы, из-за которых выглядывали обветшалые заводские постройки, по другую – вросшие в землю бараки. Люди скатывались сюда как шарики, выпавшие из игры, и надолго застревали в этих гнилых лунках.

Слабое освещение давало волю кривым теням, то и дело нападавшим на движущийся объект. Казалось, единственными обитателями этого захолустья были страхи, и они держали автобус с немногочисленными пассажирами в заложниках.