Айман снова посмотрела на Хуртига – тот стоял, задумавшись.

Обстановка становилась то напряженной, то веселой, и у Айман появилось чувство, что под гладкой поверхностью скрывается нечто шероховатое. Сидящие здесь люди знали друг друга много лет – и все равно между ними оставались какие-то тайны.

А сама она делит тайну с этим полицейским, хотя они едва знакомы. Только Йенсу Хуртигу известно о ее беременности.

Она доверила своего ребенка ему – и никому другому.

Они говорили дальше – о чем угодно, только не о человеке, ради скорби по которому собрались. Кроме Хольгера, упомянувшего о музыкальных вкусах Ингу, никто не сказал ничего об умершем друге. Выпили еще одну бутылку вина, после чего Пол предложил переместиться в гостиничный бар.

Все согласились. Эдит и Пол, прихватив бокалы, исчезли в номере Хольгера и закрыли за собой дверь.

Айман наблюдала за ними в окно; то, что она видела, походило на молчаливую ссору.

Увидев расплавившиеся остатки плеера рядом с серым мешком, в котором лежал труп, Иво Андрич понял: в мешке – очередной мертвый подросток.

Кассетный плеер по большей части обуглился, и восстановить запись было невозможно. Но это и не понадобится. Иво знал, что полицейские обнаружили бы на кассете. Во всяком случае – приблизительно.

«Epidemija[9]», – подумал он; ему стало грустно. Все это напоминало заразную болезнь. Причина эпидемии оставалась загадкой, и решения ее до сих пор не нашли.

Утверждать, что избалованные юнцы, у которых слишком много свободного времени, просто раздувают проблемы из пустяков, – значит отрицать феномен, думал Иво, пусть даже сам он продолжал считать самоубийство одной из оборотных сторон благополучия. Когда человек изо всех сил бьется, чтобы свести концы с концами, и все часы бодрствования посвящает тому, чтобы заработать себе на еду, у него просто нет сил на то, чтобы лишить себя жизни.

Наверное, я старый уставший циник, подумал Иво.

Семнадцатилетний Давид Литманен купил колбасу и бутылку газировки на автозаправочной станции возле Исландсторгет. Спокойно поел, а потом подошел к бензоколонке, облил себя бензином и поджег. Продавец не успел среагировать. И, если бы юный Литманен не отбежал в сторону от колонок с бензином, эта история могла бы иметь куда более серьезные последствия.

Свидетели видели, как пылающий человек-факел бежит по Блакебергсвэген.

Хуртиг и Айман вышли на террасу перед баром гостиницы, чтобы глотнуть свежего воздуха.

– Как вам работается в «Лилии»? – спросил Хуртиг. – Нет ощущения бессилия?

Он вспомнил, какая темнота накрыла его душу вчера вечером в той пещере. Капитуляция перед жизнью, перед всем, что прекрасно.

– Бессилие ощущаешь почти всегда, – ответила Айман. – И если хочешь помочь, то, мне кажется, необходимо самому знать, что такое «мне плохо».

– А у вас есть такой опыт? – Хуртиг подумал, не слишком ли личный вопрос он задал.

Айман кивнула.

– До встречи с Исааком в Берлине я была готова рассыпаться на куски.

– Значит, Исаак помог вам обрести почву под ногами?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответила Айман, и Хуртиг понял, что она не хочет говорить об этом.

Когда они вошли в бар, оживленная беседа была в разгаре.

– Все помечено штрихкодами, – говорил Исаак, указывая на пачку сигарет в руке Эдит. – Это метка дьявола. Два длинных штриха слева, два таких же – посредине и справа. Это означает «шесть-шесть-шесть», и это ритм всех штрихкодов, проверь какой угодно…

Эдит перевернула пачку, и Хуртиг заглянул ей через плечо. Точно. Три раза по два длинных штриха.

– Метка дьявола – это капитализм.

– Ты богат, как тролль, – сказала Эдит. – Ты капиталист, хотя на твоих картинах и нет штрихкода. И с каких это пор ты начал ссылаться на Библию, чтобы обосновывать свои теории? Ты что, стал религиозным?

– Исаак не религиозен, как бы он ни хотел казаться таким, – заметил Хуртиг. – Возможно, гей и марксист, во всяком случае – в теории, а капиталистом человек становится, как только у него заводится больше денег, чем ему нужно. Но – религиозность? Нет, вряд ли. Это просто украшение на его имидже.

Исаак рассмеялся и зааплодировал.

Пол и Хольгер сидели в креслах, на столе между ними стояла наполовину опустевшая бутылка виски. Хуртиг заметил, что Пол начинает пьянеть. Движения стали резкими, на лбу выступил пот. Эдит недовольно поглядывала на него.

Хуртигу понадобилось в туалет; он извинился и вышел в холл.

Возвращаясь, он заметил черную записную книжку на полочке над раковиной.

Он понимал, что содержание книжки личное, но любопытство победило, и он раскрыл книжку на первой попавшейся странице.

АС, я пишу и подчеркиваю буквы.

АС: инициалы Aiman Chernikova.

AC: Ctrl + A – «выделить все», а потом Ctrl+C – «копировать».

Если бы писать было так же просто. Скопировать свою жизнь, вставить в компьютерный документ. Отредактировать свое существование, чтобы стало интересно.

AC: Электрический ток, который меняет направление.

Как вся моя жизнь. Казахстан, Иран, Белоруссия, Швеция и теперь вот – Германия.

AC: Сокращенное Anno Christi, Лето Господне, то есть – нулевой год.

AC – подходящие инициалы для того, кому ноль лет.

Anti Christ.

Ощущая себя перебежчиком, он закрыл книжку и вернулся к остальным.

– Чье это? – спросил он, притворяясь, что не знает.

– Мое, – удивленно сказала Айман. – Где вы ее нашли?

Она встала, подошла к Хуртигу, и он отдал ей книжку.

– Она пишет мемуары, – вставил Исаак. – Или это будет роман? Сколько таких книжек ты уже исписала?

– Шестьдесят пять, – ответила Айман, засовывая книжку в сумочку.

Эдит подошла к музыкальному автомату, стоявшему в углу, и, когда Пол поднялся с кресла, из динамиков полилась «Sweet Child O’ Mine» Guns’N’Roses.

Пол прибавил громкости и постоял, опершись на стол, прежде чем подойти к Хуртигу.

– Мне надо поговорить с тобой. О твоей работе. – Он что-то забормотал, и Хуртиг налил себе еще вина, чтобы достичь такого же градуса опьянения. Так обычно бывало легче вести беседу.

Краем глаза он увидел, как Эдит приглашает Исаака на танец.