Этот зубрила из Лундского университета, кажется, считал себя сверхчеловеком. Троица «Burning Corpses» нервно завертелась на своих местах, и фыркнули девчонки-подростки, сидевшие на полу.

За исключением девочки с повязкой на груди. Она молча сидела в кресле.

Оскар сказал, что его родители уехали и пора разорить бар. Сначала все было нормально, но вскоре он уже нес какую-то академическую муть.

Как будто он знал все. Знал, что такое стоять на сцене, быть горячо увлеченным чем-то, любить то, что делаешь, – и в то же время ненавидеть это. Он сравнивал это «стоять на сцене» с какими-то убогими докладами в университете. Эйстейн его отлупит рано или поздно.

Возможно, кое в чем он и прав – ну и что? Оскар говорил, что смысл сатанизма – достичь изначального хаоса, который существовал до всего, достичь тьмы этого хаоса, жить вне общества и всегда стремиться к недостижимому и неизведанному. Он утверждал, что блэк-метал сродни религиозному фундаментализму. Та же искренняя, чистая вера. Экстаз, эйфория. Концерт – это и театр, и совместная молитва. Оскар, кажется, умел все, знал все, и Эйстейн уже готов был взорваться.

Симон понял, что должен остановить его.

– По-твоему, это театр? – сказал он, снимая кожаную куртку и закатывая рукава. Раны еще кровоточили, и Оскар забормотал, что, может, и нет, но все же это особая форма искусства. Смешение музыки и религии.

– Действительность встречается с перфомансом. Вроде того.

– Вроде того?

Симон взял один из высоких бокалов, влил в себя пузырьки и отломил ножку.

– Заявляю, что мне симпатичны мусульмане-фундаменталисты. – И он направил острие осколка в сгиб локтя. – Они преданы своей вере, и я восхищаюсь их преклонением. Но вот эта пантомима? Существуют тут какие-то законы?

– Перестань, – сказал Оскар. – Пятна останутся на диване.

«Burning Corpses» помалкивали, как и девочки на полу. Эйстейн, которого все как будто забавляло, сделал большой глоток того, что у него сейчас было в бокале. Виски, наверное, или какой-нибудь коньяк.

Девочка с повязкой улыбнулась Симону. Он подумал, что она симпатичная.

– Суть сатанизма – хаос, но и у хаоса есть свои законы, – уверенным тоном заявил Оскар.

– Физику изучаешь? – спросил Симон, и Оскар кивнул.

Симон знал, что такое физика. Легкое надавливание на вену в сгибе локтя. Оскар его даже не заметил, но Симон знал, что он только что проколол вену.

Давление может быть высоким, особенно если ты выпил. Вот это – физика.

Симон убрал ножку бокала.

Тонкий фонтанчик крови брызнул над столом, достав даже так называемого физика, сидевшего с другой стороны.

Симон опустил рукав и зажал рану большим пальцем.

– Ну как, удалась провокация?

На полуострове Бьере в северо-западном Сконе живет человек, который скоро не будет жить.

Ханс-Аксель Юнг – майор в отставке, и я спускаюсь на берег Глимминге, чтобы убить его.

Каждое утро в это время он выгуливает собаку, и по нему можно сверять часы.

Туман; свет плоский и мутный, но я вижу край берега и угадываю узловатые ветки березовой рощи. Где-то поодаль жужжит ветряная электростанция; в тумане кажется, что ее лопасти свободно вращаются в воздухе.

Я достаю револьвер. Бельгийский наган, который Ханс-Аксель подарил папе, когда они служили в армии. Револьвер, которому больше пятидесяти лет и с которым папа учил меня стрелять в пору моего детства.

Оружие лежит на дне сумки, пальцы нащупывают жесткую коробку. В ней – четырнадцать патронов, достаточно для двух полных магазинов. Рядом – пробирка. Сейчас она прохладная, но очень скоро станет теплой.

Я заряжаю револьвер, но с предохранителя не снимаю – не хочу случайно разрядить его.

Кладу револьвер в сумку и выхожу на прибрежную пустошь.

Тропинка вьется между низких кустов. Пластиковые пакеты, бутылки и множество другого хлама – мусорная лента тянется вдоль берега. Работа осенних штормов.

Синие блестящие скорлупки мидий – их тысячи – образуют хрупкий ковер, и под ботинками хрустит. Водоросли пахнут смесью вареной капусты и канализации.

Я могу коротко описать то, что вижу на берегу, очень просто: водоросли, мидии и низкие каменные стены. Берег покрыт песком и мусором. Море. Туман и темнота.

Мидии красивые, я это вижу, и что? Они трогают меня не больше, чем гнилые водоросли.

Я прохожу мимо двух длинных мостков, потом пляж расширяется.

Я шагаю быстро, и вскоре справа вырастает бункер.

Я знаю, что Ханс-Аксель близко. Как бывший военный он хорошо чувствует себя среди старых оборонительных сооружений, остатков того времени, когда горела вся Европа, времени, в котором он хотел бы жить.

Внезапно – словно удар в голову.

Мне становится дурно, берег как будто вытягивается в бесконечность.