Грошева замерла, сглотнула и выдохнула не голосом даже, а всем нутром:

– Бедненькая вы моя! – И заграбастала Ксюху обеими своими цепкими ручками.

В пятницу Ксюха помогала мне мыть учеников моего класса. Она притащила в интернат кучу разноцветных мочалок, шампунь «без слез», разноцветные фигурные куски мыла для детей в виде рыбок, слоников и улиток.

– С ума сошла, – прокомментировала я. – Ты хочешь, чтобы они это использовали как мыло?

Я оказалась права. Дети, увидев всю эту красоту, набросились на подарки. Рыбок и слоников попрятали по карманам, а из-за мочалок едва не устроили потасовку.

Остановила всех, как ни странно, все та же Карина.

– Положите мочалки на место! – железным тоном приказала она. – Команды разобрать не было!

Когда мочалки нехотя вернули, Карина объявила:

– Тетя Ксюша сама раздаст. Правда же, тетя Ксюша?

Ксюшка раздала мочалки, и мы повели детей мыться.

Работа меня выручала. Она выматывала меня так, что я уже не могла ни о чем думать. Но моя работа, похоже, выручала и Ксюшку. Мы вдвоем с такой тщательностью оттерли учащихся 2-го «Б», что когда я увидела их, перемытых, на лавке в предбаннике, – с розовыми ушами и чистыми розовыми ручками, только искренне воскликнула:

– А ну-ка, полюбуйтесь на себя в зеркало!

Они не узнавали себя. Очень внимательно разглядывали свои розовые физиономии и хотя и толкались, по обыкновению, и хихикали, но удивления скрыть не смогли.

– Их редко моют? – спросила подруга.

– Почему же? – пожала я плечами. – Обычно их загоняют в баню, дают кусок мыла на троих. Никто не возьмет на себя подвиг двадцать гавриков драить мочалкой. А самих их никто не научил. Постоят под душем, и назад.

Ксюшка только головой покачала.

В интернате ее удивляло многое из того, к чему я уже привыкла.

Отправив мальчишек на ужин, я заглянула в спальню девочек и увидела следующую картину: девочки сидели перед Ксюшкой с вытянутыми руками. Она выдавливала крем каждой на тыльную сторону ладони и слегка размазывала. Карина обнимала мою подругу со спины.

Я могла бы прочитать своей подруге целую лекцию на тему «Как не надо вести себя с интернатскими детьми», но не стала. Зачем?

Ксюшка сама сейчас была одиноким ребенком. И кому больше нужна вся эта канитель: ей или детям 2-го «Б»?

После дежурства мы пошли в детский сад.

Территория сада была хорошо освещена, и мы издалека увидели две фигуры, маячившие на крыльце. Мужчина и ребенок. Игорь и Иришка. У меня внутри все сжалось и подступило к горлу.

– Выпустили, – прокомментировала Ксюшка.

Игорь подошел, буркнул:

– Привет.

Ксюшка подхватила на руки мою дочь и унесла ее прочь, за территорию сада.

Они шли впереди, а мы с Игорем – сзади.

– Ну как вы? – спросил он.

– Нормально. Мы у Ксюши живем.

– Я так и понял.

– А ты как?

– Да вот, отпустили…

– Хорошо.

Разговор застрял. Мы дошли до дороги, отделявшей Простоквашку от Поля Чудес. Ксюша и Иришка топтались на обочине.

– Свет, знаешь… я, конечно, очень виноват, – быстро заговорил Игорь. Мимо неслись машины, рассыпая порции грязи на серые обочины. – Ну, пожалуйста, Свет, возвращайтесь домой!

В этот момент светофор мигнул зеленым.

Машины нехотя остановились.

– Извини, – сказала я, схватила за руку дочь, и мы побежали через дорогу. Едва мы миновали переход, машины с алчностью оголодавших зверей сорвались с места. Я оглянулась. Игорь стоял на другой стороне дороги и смотрел нам вслед сквозь агрессивный поток машин. Очки его бликовали в свете фар.

В конце марта всегда бывает особенно противно вечерами на улице. Темно, сыро и слякотно. Примерно так же было в тот вечер у меня на душе.

Подойдя к калитке, моя дочь обернулась и, не увидев рядом отца, вопросительно уставилась на меня.

Я попыталась сделать вид, что не поняла ее вопроса. Но этот номер не прошел. Она дернула меня за рукав и показала в сторону дороги.

– Папе нужно на работу, – начала я свое вранье. – Он сегодня улетает в Турцию.

Иришка задумчиво посмотрела в небо. Там, в зыбкой вышине, среди мокрых звезд двигалась светящаяся точка. Спутник, наверное.

– Ты его простишь? – спросила Ксюха, когда мы, уложив Иришку, пялились в телевизор.

– Он меня предал, – отозвалась я. – Предательство не прощают.

– Нужно вникнуть в обстоятельства дела, – не согласилась она. – Измена измене рознь.

– В нашем случае измена – это предательство. У нас любовь, клятва верности и… Ты что, не понимаешь, что ли?

– Понимаю, – серьезно возразила подруга. – Чернов мне тоже изменял.

Я чуть не охнула вслух. Сравнивать Чернова с Игорем? Сравнивать наши отношения с отношениями Вадика и Ксюхи?

Я хотела обидеться и уйти спать.

– Ты тоже можешь изменить ему, – как ни в чем не бывало продолжила подруга. – Тогда тебе легче будет простить.

– А если он любит ее? – подпрыгнула я.

– Тогда сложнее, – согласилась Ксюха. – Но и ты можешь в кого-нибудь влюбиться…

– Ксюш, – поразилась я, – какая же ты все-таки…

– Простая, как три рубля?

– Ну вроде того. Это все равно, как если я тебе сейчас стану говорить: мол, ну, давай, поскорее ищи себе третьего мужа.

– А что? – вздохнула Ксюха. – Мама мне так уже сказала…

Я промолчала. Такое явление, как Ксюхина мама, всегда ставило меня в тупик. Тете Тане неведомо чувство такта.

Когда я уже засыпала, позвонила Лена.

– Мне так одиноко, – протянула она в трубку. – Я уже две недели не вижу Сашу.

– Ну так назначь свидание.

– У него несчастье. Жену парализовало, представляешь?

Я охнула и включила ночник.

– Сколько ей лет? – ужаснулась я. – Как это случилось?

– Не представляю, – подхватила Лена. – Мне неудобно об этом спрашивать. Он сказал, что она лежит в больнице, а ему приходится за ней ухаживать. Дежурить около нее день и ночь.

– У нее, наверное, случился инсульт, – предположила я.

– А вдруг это из-за развода? – подхватила Лена. – Он объявил, что разводится, а у нее все и случилось. От переживаний.

– Ну, только не накручивай, – предупредила я. – Он до тебя с ней разводиться собирался, насколько я помню.

– Да, но ведь не развелся до сих пор. А тут, может, заявление подал.