Тогда я, включив динамики скафандра на полную мощность, крикнул: «Отставить! Курсант Климова — 25 отжиманий». Ее глаза метнули молнии, она ответила: «Есть, капитан» — и принялась за дело, чтобы все видели, что «капитан» Эндфилд не только «мерин холощеный» и не джентльмен, но и солдафон, скотина, самодур.

Потом, собрав части своего костюма, она заняла место в машине, пройдя мимо меня строевым шагом, повернув голову, просверливая взглядом, в котором горела обида, но не за унижение, а за то, что созданный ею образ «рыцаря без страха и упрека» был разрушен мною самим. За ней потянулись остальные.

С тех пор ко мне прилипла кличка «Капитан».

Джек замолчал.

— Что было дальше?

— А потом… — Капитан вздохнул. — Потом 16 человек умерли… Некоторые почувствовали себя плохо еще по дороге на корабль. Только я и Глеб не пострадали. Если меня и упрекали после — лишь только за то, что не загнал их в шлюпку сразу. Люди чернели, орали от боли, сохли, покрывались язвами. Нуль-циклон не давал нам улететь или позвать на помощь. Ребята умирали один за другим, а мы с Глебом, покрыв тела флагом Союза и прочитав положенные строки из корабельного устава, отправляли их в камеру дезинтегратора. Мы пробовали отойти от планеты… — Эндфилд снова вздохнул и продолжил: — Два человека слишком мало, чтобы управлять школярской посудиной. Нужно, по меньшей мере, четверо: в навигационную рубку, на центральный пост, в реакторный отсек, к двигателям.

Мы с Быковым прокляли все на свете, пытаясь заставить эту допотопную электронику работать совместно. Таскали кабели, программировали трансляторы для перевода с одного машинного языка на другой. Как назло, все четыре процессора имели разные системы команд. Когда, наконец, мы все наладили, главный компьютер не справился с потоком информации…

То, что потом воспринималось как само собой разумеющееся: централизованное управление, простое и удобное, позволяющее пилотировать корабль в одиночку, аппаратура приема телепатических команд, системы оружейной наводки, расчета гиперперехода и прокладки маршрута в обычном пространстве имело длинную и мучительную историю, опираясь на века научных и технических изысканий, объемы памяти, мощность процессоров, изюминки прикладных программ. Насущную необходимость всего этого мы поняли тогда на своем горьком опыте.

Все, что у нас получилось, — это выйти на сильно вытянутую эллиптическую орбиту, в афелии которой больные чувствовали себя лучше, даже переставали пользоваться анальгетиками, зато в перигелии теряли сознание от боли. Крики умирающих не могли заглушить хлипкие перегородки звездолета.

Это корыто не могло даже набрать скорости убегания. Стоило пустить тягу, как начинали глохнуть реакторы, а если мы с Глебом становились на энергетическую и ходовые, то навигационная система не справлялась со стабилизацией, и корабль чудовищно рыскал по курсу, вызывая перегрузки до 3 g, грозя врезаться в атмосферу или вообще столкнуться с планетой.

Когда Анне стало совсем плохо, я решился на бомбардировку Самоцветных гор. Когда я сказал об этом Быкову, он странно загорелся, завизжал о том, что давно пора. Я, правда, понимал, чем это грозит мне по прибытии домой…

В общем, из зондов получились хорошие ракеты. Весь материал о кристаллической форме жизни был составлен по кратким наблюдениям нашего экипажа. Я хорошо постарался, распахав горы до базальтового основания.

Климовой это уже не помогло. Единственная девушка нашего экипажа умерла страшной и мучительной смертью. Все просила у меня прощения и запрещала смотреть на себя, чтобы я не видел, что сделала с ней болезнь. Глеб, группа крови которого подходила для переливания, выкачал из себя половину, пытаясь спасти ее, пока сам не слег. Из тех, кто заболел, в живых остались Смит, Аарон, Карпов и Джонсон, которые после кризиса валялись без сознания в медотсеке. Глеб не слишком от них отличался. Единственным здоровым остался я, исполняя роль няньки, бессменного вахтенного и сиделки. Когда нуль-циклон закончился, вызвал помощь по квику. Потом всех нас перевели на военный факультет.

Комиссия работала три месяца, мои действия были признаны правильными, но… Помню, меня вызвал декан. Долго рассказывал о самопожертвовании древних и современных ученых, которые ради науки прививали себе страшные болезни, пробовали действие излучений, не считаясь ни с чем, исследовали артефакты, при этом слепли, глохли, заболевали, сходили с ума.

— Вы хотите отправить меня в школу Черного Патруля? — спросил я. — И еще хотите сказать, что наши жизни ничто по сравнению с перспективами изучения этих каменных монстров.

Тот долго мялся, потом говорил о моих способностях, о том, что ему жаль терять перспективного курсанта. Вторую часть моего высказывания он просто проигнорировал. Потом перестал тянуть резину и предложил мне писать заявление о переводе. Может быть, если я стал бы просить его, каяться, обещать пересмотреть отношение и все такое прочее, кричать, что все понял и осознал, то, может быть, вышел бы из меня дипломированный планетолог. Я же просто нащелкал рапорт.

— Вы отдаете себе отчет, молодой человек, что в наше время это верная смерть? — декан был ошарашен. — Дешевая романтика древности. Теперь до конца пятилетнего, кстати, минимального срока службы, доживает лишь один из двадцати. А десять лет выдерживает один из сотни. Неужели вам этого никто не говорил? Что скажут ваши родители?

— Отец был «драконом» и погиб, когда я еще не родился, мать пропала без вести совсем недавно. Как видите…

— Поверьте мне, старику, что жизнь дается не для того, чтобы умереть в 25 лет, узнав только, как сеять смерть и разрушение.

— Мой отец и дед были пилотами, — ответил я и тут внезапно понял, что не только они, целая вереница предков, уходящая к временам основания Патруля, сражались в Космосе, задолго до рождения определив мою судьбу — быть боевым пилотом, накрепко привязав меня своими жизнями к дикому железу крейсеров, атакам, штурмовкам. — Отцы ели виноград, а у детей оскомина. Черный Патруль ждет меня.

Так я попал на войну. Сейчас я не сделал бы такой глупости, но что взять с юноши.

Ника вздохнула, потерлась носом о его щеку.

— Ты хотел бы прожить по-другому? — спросила княжна.

— Мы тогда не встретились бы. Кому интересен заурядный планетолог.

Джеку понравилось, что девушка не стала его жалеть, лишь подбодрила, мимолетно и ненавязчиво.

— Скажи, у тебя было много женщин? — Она посмотрела на Капитана долгим испытывающим взглядом. В глазах за ласковой лукавостью прятались смущение и напряженное ожидание.

— Достаточно… — Джек усмехнулся. — Но если б я знал, что у меня будешь ты, то предпочел бы остаться девственником.

— Гадкий мальчишка. Вонючка. Кобель. — Ника уселась на него, шутливо тряся его за плечи. — Развлекался со всякими коровами. Я придушу тебя.

— Если силенок хватит. — Эндфилд сжал ее руки в запястьях, уложил на спину и навалился сверху.

— Герой, справился со слабой девушкой, — сказала она, забрасывая ему ноги на талию. — Я докажу, что до меня ты понятия не имел о сексе.