Дядя Пол был единственным, кто мог заставить отца говорить на определенные темы. Именно во время его визита Руби впервые услышала, как отец рассказывает о войне.

Генри никогда не ходил по барам и не напивался, как это делали отцы одноклассников Руби, и, глядя на соседей, которые по вечерам, спотыкаясь, возвращались домой, насмешливо произносил: «Глупцы. Не умеют себя контролировать».

Сам Генри всегда держал себя в руках, никогда не позволяя эмоциям взять верх. Ну или почти всегда.

Руби помнила, как она с отцом и дядей Полом ездила за новым ковровым покрытием. Путь был неблизкий, что располагало к разговорам. Мужчины беседовали, а Руби слушала, ибо слушать у нее всегда получалось лучше всего. Дядя Пол рассказывал, как служил летчиком на Тихом океане.

– Люди думают, что война такая же, как в кино, – все время какое-то движение, какие-то действия. На самом же деле мы по многу дней просто сидели в ожидании приказов. – Отец Руби согласно кивал, и дядя Пол продолжал: – Черт! Многие парни так и не поучаствовали в боевых действиях. Однажды в Айдахо учебный самолет упал прямо в реку Кутеней. Бедолаги разбились, даже не успев покинуть пределов США.

Он сравнивал северо-западные штаты с уничтоженными огнем островами в южной части Тихого океана.

– Раньше они наверняка напоминали насаженные на нить изумруды, но к тому времени, как их увидел я, от большинства остались лишь акры каменистой земли, сгоревших деревьев да трупов свиней и собак. Ни на берегу, ни в небе я не видел ни одной птицы. Все они или погибли, или улетели в поисках более безопасных мест.

В отличие от соседей, рассказывавших о войне, Генри не ругал брата за воспоминания.

– Пол не пересказывает одни и те же истории за очередной кружкой пива. Каждый раз вспоминает что-то новое, – объяснил он как-то Руби, и его взгляд потеплел. Так случалось всякий раз, когда Генри заговаривал о брате. – Пол совсем не такой, как эти местные парни.

Отец открывался перед ним так, как не открывался никогда и не перед кем. Однажды он рассказал дяде Полу о том, как во Франции убил одного немца, столкнув со скалы.

– Этот раненый оказался безоружен, а у меня был пистолет. Я мог бы угостить этого фрица пулей, но мне почему-то доставило большее удовольствие с силой пнуть его в живот, а потом наблюдать, как он падает с пятидесятифутовой высоты. Этот олух орал до тех пор, пока не разбился о камни внизу. – Он немного помолчал и добавил: – Иногда я все еще чувствую себя виноватым. Словно было нечестно убивать безоружного человека таким способом.

Дядя Пол только пожал плечами.

– Ублюдок получил по заслугам. Мы живем в жестоком мире. – Он взглянул на брата: – Если бы вы поменялись местами, он поступил бы точно так же, Генри. Ты всегда – всегда – должен быть первым.

Наконец тетя Энджи выключила телевизор, и Руби быстро вернулась в свою комнату. Перед тем как лечь спать, дядя Пол заглянул к ней и увидел, что племянница лежит в кровати и читает. Он открыл дверь пошире, словно собирался войти в комнату, но не сделал этого, а глядя Руби прямо в глаза, произнес:

– Все будет хорошо, дорогая. Отдыхай. Увидимся утром.

– Увидимся, – ответила Руби сонным голосом, выключила лампу и натянула одеяло до подбородка, как если бы действительно собиралась спать.

Дядя Пол тихонько прикрыл дверь.

Но, конечно же, Руби вовсе не собиралась спать, и когда дом погрузился в темноту, осторожно выбралась через окно на улицу.

Руби не помнила второй такой же темной осенней ночи. Небо затянули черные тучи, сыпал противный мелкий дождь. По скользкой тропинке она направилась к камню и встретила там Шепарда. Щелкнув зажигалкой, Руби осветила его лицо. На щеках доктора блестели капли, и Руби не знала, что это – дождь или слезы.

– Вы в порядке? – спросила она, и ее тело начала бить дрожь.

Шепард кивнул:

– Когда я вижу тебя, Руби, меня охватывают такие эмоции…

Руби погасила зажигалку и убрала ее в карман. Шепард бросил на девочку полный беспокойства взгляд.

– Ну и погода! Ты замерзла.

Сняв свитер, он набросил его на плечи Руби. Та завязала рукава у горла, обняла Шепарда за шею и положила голову ему на грудь, а он в свою очередь обхватил ее сильными руками. Так они и простояли несколько минут, прежде чем Руби сделала шаг назад и заглянула доктору в глаза.

– Что они имели в виду на похоронах? Когда сказали, что вам здесь не место. Что они имели в виду? – Руби старалась найти ответ в глазах Шепарда. – Я знаю, что они говорили не об этом.

Шепард кивнул, но ничего не ответил.

– Значит, об этом? – Руби достала из сумки смятую газету, развернула и показала Шепарду.

Номер вышел несколько недель назад. Вверху страницы крупными буквами было написано: «МНЕНИЯ», – но эти буквы стали расплываться от падавших на газету капель дождя. Взгляд Шепарда застыл на статье, озаглавленной «Что не так с Обществом Джона Бирча? Если одним словом, то всё». У него не было необходимости ее читать, содержание статьи было ему определенно знакомо.[17]

– Это написали вы, не так ли? – спросила Руби.

– В конце статьи стоит мое имя. Напечатано черным по белому. – Голос Шепарда звучал подавленно.

– Мой отец пришел в ярость, когда это прочитал.

Шепард кивнул:

– Я совершенно не удивлен.

Руби сделала шаг назад, и Шепард, протянув руку, коснулся ее плеча.

– Руби, я никогда не скрывал, кто я такой: ни от тебя, ни от… остальных.

– Вы клянетесь мне? Клянетесь, что у вас не было от меня никаких секретов?

– Есть вещи, которые мы не обсуждали, – произнес Шепард, – но между нами никогда не было никаких секретов или лжи.

Поверив ему, Руби подошла ближе и снова обняла за шею, готовая стоять, казалось, так вечно, но, увы, это невозможно.

– Спасибо, что встретились со мной сегодня, – сказала она, когда они разжали объятия.

– Ты же знаешь, что я прихожу по первому твоему зову.

Руби рассказала о билетах на самолет, об отъезде в Висконсин через несколько дней и о других вещах, которые Шепарду необходимо знать. Она болтала без умолку, ведь такая разговорчивая она была только с ним.

Наконец пришло время прощаться. Руби начала развязывать рукава свитера, но Шепард ее остановил:

– Оставь себе.

Перешагнув через низкую каменную ограду, он направился к машине, а Руби вернулась в свою «птичью клетку».

1950–1951 годы