– Вот этого не надо! – вспылил Гена.

А ведь Чайхан запросто мог взять Вику в заложницы, чтобы он молчал. Он-то будет молчать, но ведь из ментовки ему не выйти. И Вику некому будет защитить. А девушка она действительно красивая, и Чайхану она нравилась. Он же глаз с нее на свадьбе не сводил…

– А чего вы так разволновались, Геннадий Васильевич? – с наигранным удивлением повел бровью следак. – Если вы никого не убивали, если не работали на своего криминального босса, то вам и бояться нечего.

– Да я и не боюсь.

– А я вижу, что боитесь. Ведь вашу жену запросто могут выкрасть.

Карагезов ждал, когда Гена обратится к нему за содействием. Для того он и нагнетал обстановку вокруг Вики, чтобы услышать его мольбу.

Но Гена – тертый калач, два раза находился под следствием и хорошо знал, как умеют разводить менты на признание.

Два раза он мог получить реальный срок, но каждый раз его выручал Воротын. Сейчас у руля его сын, и, судя по тому что Гурцула с его кодлой больше нет, у Леньчика все под контролем.

Нельзя колоться Гене. Никак нельзя. Воротын-младший из-под земли его достанет, если он хоть слово против него скажет. И Чайхана сдавать никак нельзя. До последнего надо держаться. А жена – дело наживное. Если с Викой что-то случится, всегда можно новую девочку найти. Да и не случится с ней ничего, если Гена будет молчать.

– Зачем ее красть? Кому это нужно? Ни на кого я не работал, никого не убивал, так что бояться мне нечего. И Вике тоже.

– Мы допрашивали Зацепина Игоря Юрьевича, – осуждающе покачал головой Карагезов. – Он ни в чем пока не признается. Но в машине у него мы обнаружили пистолет с глушителем. Как вы думаете, зачем ему понадобился пистолет с глушителем?

– Без понятия.

– Вас уже приговорили, Геннадий Васильевич. И приговор должен быть приведен в исполнение.

– Так в чем же дело? Приводите, – ухыльнулся Гена.

– Ваши дружки его приведут в исполнение.

– Нет у меня дружков. Друзья есть, а дружков нет.

Карагезов нахмурился. Кажется, он понял, что Гена ушел в «глухую оборону».

– Вы убили двух человек. Мы можем повесить на вас и третье убийство, но смысла в этом нет. Знаете почему? Потому что и за два трупа вам грозит пожизненное заключение. Пожизненное!.. Скажите, Геннадий Васильевич, вам это нужно?

– Нет. Но этого и не будет, потому что я никого не убивал.

– Убивал ты, Гена. И мы оба знаем, что убивал. И что пальчики твои на гильзах остались, знаем. И что пожизненное заключение тебе грозит, тоже знаем. Тебе это нужно? Нет. Поэтому давай договариваться. Мы помогаем тебе, ты помогаешь нам. У нас большие возможности, мы можем включить тебя в программу защиты свидетелей. Сначала возьмем под защиту твою семью, поможем тебе продать твой бизнес и выручить за это деньги. Затем сменим тебе внешность, организуем новые документы, по которым ты сможешь вылететь за рубеж со всеми своими деньгами. И вместе с женой. Ты начнешь новую жизнь. Новую жизнь обеспеченного человека, не обремененного криминальной повинностью. Будешь со своей молодой женой наслаждаться жизнью. Но для этого ты должен оказаться нам ответную услугу. Думаю, ты понимаешь, о чем идет речь.

Гена все понимал, но в ответ отрицательно мотнул головой. Его, в принципе, устраивало предложение следователя. За свой бизнес он мог выручить приличные деньги, к тому же на личных счетах у него совсем не пусто – одним словом, было на что устроить жизнь за границей. И о программе защиты свидетелей он слышал. Неплохо было бы сменить вывеску и вместе с Викой слинять за бугор. Тем более пластическую операцию должны будут сделать и ей. Она у него девочка красивая, но, как говорится, нет предела совершенству…

Только не верил он ментам. Сейчас они соловьями заливаются, а завтра им завезут вагон «бабла», и на этом вся их любовь к Гене закончится.

Нельзя сдавать Чайхана и Воротына. Пока они в силе, нельзя. А они будут оставаться на белом коне, пока Гордынск принадлежит им с потрохами.

Мягкий рассеянный свет, дискомузыка из далеких восьмидесятых, под боком в постели красивая женщина… Любил Леня такую обстановку. До неприличия любил. Если не сказать, до извращения…

Восемьдесят восьмой год, городской Дом культуры, дискотеки по вечерам. Это территория диск-жокея Крохи, здесь он полноценный хозяин, и его боятся все, даже директор Дома культуры. Этот двухметрового роста амбал мог выбить любую дверь одним ударом двухпудового кулака. И его дружки были под стать ему. И только Леня никого не боялся, потому что Кроха очень уважал его приемного отца.

Отец у Лени погиб в лагерной зоне, а через год после этого к матери приехал его друг Яша Воротынцев. Дескать, Коля перед смертью попросил присмотреть за его семьей. Присмотрел. Через год его замели за ограбление, и на руках у матери осталась его трехлетняя дочь. Хорошо, хоть Яша не забывал о своей новой семье – и приветы слал, и деньги.

Воротынцев мотал срок в лагере в сотне километров от Гордынска. Там же сидел и Кроха. Он и получил от Яши задание присмотреть за Леней. Воротынцев к тому времени был в большом авторитете, «смотрел» за зоной, и Кроха чуть ли не молился на него.

Лене шел семнадцатый год, когда Кроха освободился и устроился на работу в Дом культуры. А через год пришла повестка из военкомата, и Леню забрали в армию. Два года службы пролетели как один день, было так здорово, что даже на дембель не очень-то хотелось.

Но на сверхсрочную он не остался. В девяносто первом вернулся домой, попробовал заняться бизнесом, и дела пошли. А в девяносто втором освободился приемный отец. К этому времени Кроха сколотил бригаду, но как-то не заладилось у него. Но Яша Воротынцев прибрал дело к своим рукам и быстро навел порядок. И Леню в дело взял.

Яков Алексеевич заколачивал бабки, Леня вкладывал их в легальный бизнес, и все у них получалось – на зависть врагам.

Воротынцев гордился своим приемным сыном, но и свою дочь он очень любил. И также очень переживал за нее. За то, что природа поиздевалась над ней, переживал. Зато Лене очень нравилась сводная сестра, она страшно возбуждала его, чего нельзя было сказать о настоящих красавицах. Он крутил романы с обычными женщинами, но что-то не очень это у него получалось. Только страхолюдины и волновали его извращенное воображение. Он сам понимал, что извращенное, но ничего не мог с собой поделать.

И все-таки он долго сдерживал себя в своих притязаниях на сестру. И только в семнадцать лет Роза стала женщиной. Его женщиной…

И сейчас она его женщина.

Рассеянный свет, тихая музыка из восьмидесятых. Они с Розой лежат в постели. И так ему хорошо, что уходить от нее не хочется. Да и зачем уходить, если он хозяин в этом доме. И во всем городе хозяин.

И Розе должно быть хорошо. Ей должно быть очень хорошо. Но почему она плачет? Лежала себе, смотрела в потолок и вдруг заплакала.