Но присутствие в доме grand-mère прибавляло мне уверенности. Я пока что пережила все испытания, которые мне подкинуло это место. Сделав глубокий вдох, я подняла руки над головой. Сложила ладони в наконечник стрелы и бросилась вниз.

Мое тело по большей части само знало, что делать. Вода сомкнулась надо мной. Холод пронзил меня, словно электричеством, но это было не то чтобы больно – по крайней мере, не так, как описывали Лума и Рис. Я словно перевоплотилась, испытала то же ощущение, как тогда, в школе, катясь вниз по ступенькам: словно я – это не я, а кто-то другой, кто-то, кого холод укрепляет, очищает. Тут оказалось мельче, чем я помнила, и кончики пальцев практически сразу коснулись дна. Я немного проплыла вдоль дна с открытыми глазами и чуть опустив нос, чтобы соленая вода не попала в ноздри. Другие люди часто жаловались, что соль жжет глаза, но я этого не чувствовала. Я могла смотреть по сторонам, разглядывать косяки рыб, двигающиеся разомкнутым строем. Могла наблюдать за ползающими по дну крабами, рассматривать осколки ракушек, рассыпанные волнами и проплывающие под моими вытянутыми руками.

Я вспомнила хитрость из детства и втянула ноздри, чтобы они закрылись. Перевернувшись на спину, я смотрела на последние солнечные лучи, пробивающиеся сквозь фильтр воды. Волны у нас были жесткие, с силой били о берег, но здесь, на глубине, они смягчались массой воды и практически меня не тревожили. Для своего возраста я была слишком худой, но плотной, как камень, поэтому почти без усилий смогла сесть на дно и просто смотрела вверх, на мутно-зеленое небо над головой, покрытое золотистой рябью.

Однако вскоре у меня закончился кислород, и пришлось пробиваться к поверхности, чтобы сделать вдох. Я снова и снова хватала ртом воздух, пока мои легкие спорили с остальным телом о том, где нам на самом деле место: в воде или на суше.

Вряд ли grand-mère одобрила бы это: девушка плавает в одиночестве, да еще и нагишом. Но отчего-то пребывание в одной комнате с ней пробудило во мне жажду чего-то нового. Она мне нравилась, но, когда я была рядом с ней, меня не покидало чувство, будто за мной следят. Словно я находилась в одной комнате с учительницей, которая ждет от меня образцового поведения. Все дело только в этом, сказала я себе и почувствовала вину за то, что мне все еще хотелось от нее спрятаться.

Когда солнце закатилось за скалы, я еще немного поплавала на спине, пока в угасающем свете все не погрузилось в сумрак. Тогда я повернула к берегу. Я шла вброд сквозь волнорезы, по пояс в воде, как вдруг увидела на песке темный силуэт. Это оказался Артур, он стоял, опершись на сложенный зонт, острый наконечник которого увяз в песке. Артур стоял возле стопки моей одежды. Я не видела его неделю – и вот он здесь, возник словно по волшебству.

Поначалу я смутилась, но, подплыв ближе, когда мои ступни уже нащупали дно, я не стала скрываться. Я позволила себе потихоньку подниматься над водой, только перебросила волосы вперед, чтобы прикрыть грудь. Он всегда оказывался в более выгодном положении, чем я: знал больше моего, держал эти знания при себе. Часть меня хотела выяснить, смогу ли я его шокировать. Я вышла из-за волнорезов. Мне самой не верилось. За такую выходку монахини задушили бы меня голыми руками.

– Ваша мама попросила позвать вас к ужину, – сказал Артур.

– Спасибо, – ответила я. – Не думала, что встречу вас здесь.

– На пляже я действительно выгляжу неуместно.

Мы стояли совсем близко. На Артуре по-прежнему был его пиджак, целлулоидный воротничок, блестящие туфли. Я смотрела ему в глаза, но сквозь матовые стекла ничего не было видно. Мне захотелось поиграть с ним, спросить, собирается ли он отвернуться, и, быть может, он ответит на мою игру. Сложно было понять, но у меня было чувство, что он смотрит мне в глаза. Вне сумрачного дома я могла разглядеть в нем детали, которых обычно не было видно. Глубокие линии на его губах оказались не морщинками, а перламутровыми шрамами. Такие же виднелись и у него на теле: слегка приподнятые над кожей бороздки, немного напоминающие швы, словно кто-то аккуратно зашил трещины на его коже. Может, он побывал на войне, подумала я. Мой отец там был. Артиллерийский обстрел, газ, шрапнель. Может, дело в этом.

– «Я слышал, как поют они, русалки, друг для дружки», – процитировала я. Эти слова сами собой слетели с моих губ. И на мгновение я увидела себя с другой стороны: не нескладная девочка-подросток, а обитательница волн. Я почувствовала себя владычицей морей. Он не сможет устоять перед моей мощью.

На секунду он словно остолбенел в изумлении. А потом повернул голову в сторону, нарочито глядя поверх океана.

– Думаю, мне они петь бы не стали, – сказал он и отошел от моей одежды.

И тут же эфирное существо испарилось, и я снова стала обычной девчонкой. Я наклонилась за одеждой с таким рвением, что сама себе удивилась. Накинула блузку и завернулась в нее, не застегиваясь. От этого я почувствовала себя в безопасности, но тут же ощутила себя человеком, который в этой безопасности нуждается. Одно другого не стоит.

– Вы хорошо знаете Элиота, – сказал Артур. Он по-прежнему смотрел в сторону. Я была уверена, что он больше никогда не посмотрит на меня.

– Я думала, что познакомилась с ним в школе, – сказала я. – Но, вернувшись домой, обнаружила, что его стихами увешана вся моя комната.

– Так вот, значит, что случилось с моей книгой. А я-то думал, куда она подевалась.

Я застыла.

– О нет, – сказала я. – Я ее порезала. Мне так жаль.

Артур рассмеялся сухим, отрывистым смехом.

– Вряд ли это худшее, что мне приходилось пережить у Зарринов.

Его тон заставил меня вспомнить о той потайной двери под лестницей, о существовании которой я прежде не подозревала. О двери, которая приоткрылась лишь на миг, чтобы я успела увидеть, как она захлопнется.

– Что они с вами сделали? – спросила я.

Сама того не замечая, я сделала шаг к нему. Теперь мы стояли так же близко, как они с отцом в зале в день похорон, так близко, что я с удивлением ощутила его дыхание на своем лице. На мгновение мне показалось, что он заговорит. Но тут же его челюсти сомкнулись со щелчком. Теперь я уже знала: что-то заставляет его молчать, что-то, над чем он не властен.

– Артур, – сказала я. Но он только покачал головой и поднял руку.

– Вы простудитесь, – сказал он, когда снова смог заговорить.

Покраснев, я потянулась за юбкой и принялась натягивать ее на талию. Артур и вовсе повернулся ко мне спиной и теперь стоял, опершись на зонт, и смотрел на волны. Красное солнце висело над водой, едва не касаясь горизонта.

– Этот пляж – заслуга вашей бабушки, – сказал Артур. Он говорил медленно, будто бы выбирая дорогу среди камней, тщательно подбирая каждое слово. – Вашего дедушку море никогда не заботило, ведь он вырос в стране, со всех сторон окруженной сушей. Но ваша бабушка как-то сказала мне, что ей нравится высокий утес. Он напоминал ей о деревне ее матери на Крите.