– Но ты, по словам твоей мамы, очень умна, – сказала grand-mère. – Почему бы тебе не поведать мне обо всем, что у вас происходит?

Я рассказала ей о смерти бабушки Персефоны, о дедушке и похоронах и о том, что сказала Лузитания. Я рассказала, как отец разозлился на меня за то, что я пытаюсь управлять бизнесом, и как он меня ударил – это grand-mère потрясло. Все это лилось из меня таким стремительным потоком, что я не сразу заметила, что опускаю некоторые детали. Я не упомянула о странной карте, появившейся в ночь бабушкиной смерти, и о том, как одержим Артуром Рис. И Лума. И я.

Поначалу я чувствовала вину за это. Но grand-mère считала меня милой. И я не хотела, чтобы она узнала что-то, что заставит ее думать обо мне плохо. Может, когда мы сблизимся сильнее, я наберусь храбрости, но пока я не готова. Лучше сперва пощупать воду, чем сразу нырять с головой.

– А потом я написала тебе, – сказала я. – Я думала, ты окажешься… не думала, что ты окажешься такой…

– Нормальной? – подсказала она.

Я издала смешок.

– Да.

Она похлопала меня по плечу.

– Что ж, уверяю тебя, у меня тоже есть особенности, – сказала она. – Я же мать твоей матери.

– Grand-mère, – сказала я, – могу я кое-что спросить?

– Разумеется!

– Почему мама… такая?

Она отвернулась и тяжело вздохнула.

– Бедная девочка, – сказала она. – Такой она родилась; я перепробовала все, чтобы ей помочь, но она вечно отказывалась. А позже она рассказывала, что, когда познакомилась с твоим отцом, ее привлекла в нем не какая-то особая доброта, не интерес к ней, нет – он всего лишь не считал ее странной. Думаю, именно это в нем и подкупило ее.

Я подумала об отце, о том, как близко к Артуру он стоял тогда в зале и как сторонился мамы, когда та пыталась утешить его после смерти бабушки Персефоны. Я даже в мыслях не допускала возможности для себя прожить всю жизнь с тем, кто бы меня не любил. Лучше уж остаться одной, подумала я, хотя часть меня не была в этом уверена. В конце концов, что я сейчас здесь делаю?

– Как бы то ни было, твоя семья, похоже, находит странности привлекательными, – сказала grand-mère. – Думаю, здесь она чувствовала себя как дома. Ну, а ты?

– Мне кажется, я недостаточно странная для них, – призналась я. – Или слишком странная. Сама еще не разобралась.

Обтянутая розовой замшей ладонь прикоснулась к моей щеке.

– Для меня ты вовсе не странная, – сказала бабушка. – А самая что ни на есть нормальная.

* * *

Я помогала grand-mère разбирать и раскладывать все ее красивые вещи почти до вечера. Под конец она решила вздремнуть.

– Хочешь, чтобы я принесла тебе чего-нибудь? – спросила я. – Стакан воды? Чего-нибудь поесть?

Она похлопала меня по руке.

– Нет, дорогая, – сказала она. – Мне только нужен отдых. Поговорим за ужином. Почему бы тебе пока не отнести обновки к себе в комнату?

Я вышла, захватив сундук на колесиках, который она привезла специально для меня. Я шла по коридору третьего этажа и катила сундук в сторону своей спальни, как вдруг из темноты передо мной возникла Лума.

– Нам надо поговорить, – прошипела она.

Она потянула меня в свою комнату вместе с сундуком и захлопнула дверь.

– А это что? – спросила она.

– Это подарки, – ответила я. – Мне.

Лума прищурилась.

– Она много всего тебе привезла, – сказала она. – А мне почему ничего?

Я рассмеялась.

– Да что с тобой такое? – возмутилась Лума. – Что смешного?

– С самого приезда я не вылезала из школьной формы, – сказала я. – У меня ничего нет. А у тебя полно вещей. Ты только посмотри! – Я обвела рукой кучи античных и кружевных платьев, выцветшего шелкового белья, чокеров, драгоценностей и жемчужных гребней, валяющихся повсюду словно мусор.

– Я просто беру, что хочу, – сказала Лума. – На чердаке полно всего. Еще и Лузитания частенько присылала сюда вещи по ошибке, можешь тоже их брать. Почему ты молчала о том, что тебе нужна одежда?

– Не в этом дело, – сказала я. – У меня не было вещей, но никто этого не заметил, кроме нее.

– Но ей-то откуда было знать? – спросила Лума. – Она же только что приехала.

Я не нашлась, что ответить. Сначала я подумала о письме, о том, что надо напомнить grand-mère никому о нем не говорить. А потом поняла, что в письме я не писала ничего об одежде.

– Что-то тут не так, – сказала Лума. – Я это чувствую.

– Ты много чего чувствуешь, – сказала я и снова взялась за сундук. – Хорошо, что думать здесь полагается мне.

– Что ты имеешь в виду?

– Grand-mère приехала, чтобы мне помочь, – сказала я. – Перед самой смертью бабушка Персефона сказала, что вы все не умеете сами о себе заботиться. И судя по тому, что я вижу, она была права. Мне нужна помощь кого-то, кто умеет управлять домом.

– Тебе могла бы помочь я, – сказала Лума. – Или мама.

– У вас не было такого опыта.

– Я просто к тому, что мы могли бы обойтись и без этой старой грубиянки.

– Разве она тебе нагрубила? – удивилась я. – Или же тебе просто не понравилось то, что она сказала?

– А какая разница?

Я вздохнула.

– Лума, – сказала я, – она пожилая женщина. А мы… ну, мы – Заррины. Почему ты принимаешь ее слова так близко к сердцу?

Лума склонилась ко мне и с очень серьезным видом посмотрела в глаза.

– Если она еще хоть словом обмолвится о том, как я одеваюсь, – сказала она, – я разорву ей горло.

– Нет, не разорвешь, – отрезала я. – Это и твоя бабушка тоже. Прояви к ней уважение.

Лума, качнув бедрами, отошла к туалетному столику и принялась расчесывать волосы. Она с силой продиралась сквозь узлы, и серебристые пряди застревали между зубьев расчески.

Оставив Луму, я попыталась последовать совету grand-mère и отдохнуть. Я должны была бы устать: мы не один час провели за распаковкой сундуков. Но уснуть мне мешала излишняя тревожность, а нервы не давали спокойно посидеть и почитать книгу. Я не могла больше терпеть. Тихонько спустившись по задней лестнице, я прошла через кухню, мимо бормочущей себе под нос Маргарет, и вышла на задний двор. Я дошла до края утеса и спустилась на берег по шатким ступенькам. Нужно было закончить начатое.

Я огляделась, чтобы убедиться в отсутствии случайно забредших к нам местных детишек или рыбаков, а потом скинула юбку и поношенную школьную блузку, панталоны и нижнюю майку, сняла туфли и сунула в них носки. Затем прошла вдоль камней, забралась на один из булыжников и глянула на водную гладь внизу. Я знала, что вода окажется холодной: Рис с Лумой вечно так оправдывались, чтобы не купаться. На мгновение я застыла, словно парализованная. Что, если я разучилась плавать? Что, если это одна из тех вещей, которые я забыла?