– Понимаю, – сказала grand-mère. – Я задаю слишком много вопросов. Примите мои извинения.

– Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, – процедил Артур сквозь сжатые зубы.

– Ну конечно.

Беседа продолжалась – по большей части между Артуром и grand-mère. Мама то и дело вставляла словечко, но чем дольше длился ужин, тем более хрипло звучал ее голос, и в конце концов она извинилась и вышла из-за стола раньше всех. Дедушка и вовсе молчал, бесконечно пережевывая один и тот же кусок утки. Наконец он встал из-за стола без всяких извинений и протиснулся на кухню. Я слышала, как он скребет когтями заднюю дверь, пока Маргарет его не выпустила.

– Надеюсь, я его ничем не обидела, – сказала grand-mère.

– Иногда он так себя ведет, – пояснила я. – Он слегка импульсивен.

– Странная черта для пожилого джентльмена, – заметила она.

– Вовсе нет, – возразил Артур. – Пожилые устают от отрицания самих себя. Я часто замечаю, что чем старше становишься, тем меньше притворяешься.

Grand-mère улыбнулась.

– Тогда я, по вашим меркам, должно быть, еще совсем юна.

– Вы вечно молоды, – сказал он.

После ужина отец сказал:

– Артур, могу я с тобой переговорить? Нужно обсудить финансовые вопросы.

Grand-mère резко повернулась к отцу. Судя по бабушкиному виду, она готова была его убить. Я почти пожалела, что рассказала ей о пощечине.

– Нам всем нужно поговорить, – сказала я. – Папа…

– О, дела подождут, – перебила меня grand-mère. – Чтобы не злоупотреблять вашим гостеприимством, я намереваюсь снабдить вас всеми ресурсами, необходимыми для моего проживания. Пока я здесь, вам не придется волноваться о таких пустяках, как деньги. Давайте же перейдем в гостиную и насладимся обществом друг друга.

За столом повисла тишина.

– Mère, – сказала, наконец, мама, – это так щедро с твоей стороны. Как долго ты планируешь оставаться у нас?

– Столько, сколько я буду вам нужна, – ответила grand-mère. – Вы только что пережили такую утрату, поэтому я прошу каждого из вас: скажите, когда вам захочется остаться одним. А до тех пор я останусь и буду делать все возможное, чтобы помочь вам привыкнуть к новой жизни.

Я была восхищена. Она подобрала идеальные слова: сообщила, что намерена остаться, но лишь на то время, что мы ей позволим.

– Уверена, нам бы не помешала помощь, чтобы снова встать на ноги, – сказала я. – Спасибо, grand-mère.

Мама обеспокоенно покосилась на меня. Я не захотела встречаться с ней взглядом.

– Вы очень великодушны, мадам, – сказал отец.

– О, прошу, зови меня Mère, – сказала она. – В конце концов я мать твоей жены.

– Вы очень добры.

– Девочки, – сказала grand-mère, – а почему бы вам не спеть для нас? Насколько я понимаю, Элеанор умеет играть на фортепиано.

– А Лума превосходно поет, – сказала я.

– Давайте же послушаем!

Grand-mère, отец и Артур стояли в столовой и беседовали, пока Маргарет готовила для Артура кофе. Оглянувшись через плечо, я заметила, что grand-mère сказала что-то, чего я не расслышала, и отец рассмеялся. Что ж, по крайней мере, она ведет себя с ним любезно.

Рояль, купленный Миклошем для Персефоны, с самого дня ее смерти стоял укрытый черной тканью, а в гостиной, которой никто не пользовался после похорон, слегка пахло пылью. Я начала было стягивать ткань с рояля, но Лума поймала меня за запястье, впившись ногтями в кожу. Я почувствовала, как они превращаются в когти, погружаясь все глубже в мою плоть.

– Прекрати! – сказала я.

– Я видела, как ты смотришь на Артура, – сказала она. – Ты что, влюбилась?

– Что?

– Он что, твой мистер Рочестер?

– Лума, жизнь – не готический роман, – сказала я. – И нет, не влюбилась. Он твой… не знаю, твой Хитклифф.

Она втянула когти и отдернула руку. Я посмотрела на красные отметины у себя на запястье.

– Ладно, – сказала она. – Ты поаккуратней с grand-mère. Знаешь, дедушка ее побаивается. Я прямо чую его страх.

– Глупости, – возразила я. Трудно было даже представить, что дедушка может чего-то бояться. – Нельзя это почуять.

– У меня отменный нюх, – заявила Лума. – От тебя, например, прямо сейчас несет рыбой. – Она еще раз втянула носом воздух. – И чем-то еще. Уверена, что не влюбилась в Артура? Странно попахиваешь.

Меня вдруг бросило в жар, накатила паника.

– За ужином я вспоминала одного мальчика из школы. Точно хочешь подробностей?

– Ты мне лучше не ври, – предупредила Лума.

– А я и не вру, – сказала я как можно более спокойным голосом (снова урок из школы). Чутье Лумы мне еще доставит хлопот. И как, спрашивается, я должна отвертеться, если ей вздумается начать вынюхивать?

– Хорошо, – сказала Лума, и я едва сдержала вздох облегчения. Сестра несколько раз щелкнула выключателем, пока лампы не вспыхнули неровным электрическим светом. Проводку в доме явно протягивал не лучший специалист. Мне вдруг вспомнилось, как электрик выскочил из дома и побежал в лес, а дедушка Миклош бросился в погоню. Я потрясла головой, чтобы выкинуть эту мысль. У меня слишком много таких воспоминаний, чтобы расстраиваться из-за одного этого. И вообще, теперь со мной grand-mère. Вместе мы все изменим.

Я открыла крышку инструмента. Лума подошла поближе ко мне, все еще принюхиваясь.

– А разве в вашей школе были мальчики? – не унималась она.

– Я познакомилась с тем мальчиком на зимнем балу. И это все тебя не касается.

Прошлогодний зимний бал прошел ужасно; я стояла в углу, одетая в платье с чужого плеча, пока остальные девчонки увивались за мальчиками. Но я посмотрела Луме прямо в глаза и изо всех сил пожелала, чтобы моя ложь сработала. Я понимала, что нужно иметь много наглости, чтобы обмануть сестру: да, она не очень умна, зато легко учует пот и услышит ускоренное сердцебиение. Я сделала глубокий вдох и задержала дыхание, чтобы сердце стало биться медленней. Этот трюк входил в число навыков, использовать которые было опасно, особенно перед другими членами семьи. Но в случае с Лумой это давало мне превосходство: она никогда толком не понимала лжи. Ей вообще ни к чему было лгать. Она всю жизнь получала то, что хотела.

Жаль, что я не могу рассказать ей все. Мне не нравилось быть взрослой, той, кому приходится идти на жертвы. Я хотела снова стать маленькой девочкой, попросить ее обнять меня и сказать, какая я глупенькая и что все будет хорошо. Но бабушка Персефона велела мне позаботиться обо всех, и о Луме в том числе. В некотором роде она невинна. Если она лишится этой беззаботной юности, это будет означать мое поражение. Как, наверное, здорово жить вдали от всего мира, в большом доме, общаться только с теми, кто любит тебя.