– Это место такое чистое. – Я сел, проводя мизинцем по домику.

– Это потому что я регулярно убирала его. Ну, по крайней мере, пока не уехала в колледж. – Луна покачала головой.

Я повернулся и внимательно посмотрел на нее.

– Что? – Ее ноздри раздулись.

– Не знаю. Никогда не думал, что ты скажешь что-то типа «регулярно». Ты звучишь…

– Нормально?

– Да.

– Да. – Она покачала головой. – Я иногда разговаривала сама с собой, когда никто не слышал. Ну, проверяла, есть ли у меня акцент или что-то типа того.

Это заставило меня рассмеяться. Внезапно дерьмовая вечеринка показалась такой далекой. Буря оптимизма взорвалась у меня в груди. Ну и что, что Вон поцеловал ее? Это не значит, что они пойдут на свидание. Плюс это означает, что она больше не с ДЕБИЛЬНЫМ ДЖОШЕМ. Так что сегодня действительно довольно приятный день. Даже несмотря на синяк.

– У меня есть вопрос. – Я кольнул ее в ребра.

– Это о Воне?

– Да, но не зазнавайся.

– Уверена, что зазнаваться это твоя фишка, Найт. Так что?

– Помнишь, когда ты забрала мой велосипед у него?

Она кивнула.

– Что ты сделала, чтобы забрать его?

– Сказала, что если он не вернет его, то я надеру ему задницу. – Она ткнула себя в грудь с улыбкой.

Я фыркнул, поднимая брови.

– Это сработало?

– Нет. Я ударила его по яйцам, когда он отказался. Мы были примерно одного роста тогда. Я забрала велосипед и убежала. Это сработало.

– Ты ударила Вона по яйцам ради меня?

– Честно, я ударила Вона по яйцам за замороженный йогурт без сахара, и ты знаешь, я считала это работой дьявола. Но ты был так расстроен. Я приложила усилия. Мы делали это ради друг друга, да?

– Делали? – Я прикусил пирсинг в языке.

Она посмотрела вниз на свои ноги.

– Делаем?

– Делаем, – уверенно сказал я. – Не имеет значения, насколько все стало тупо и сложно, Лунный свет. Или вместе или никак, помнишь?

Она кивнула.

Черт. Она должна знать.

– Маме не сделают пересадку легких.

Не знаю, чего я ожидал. Вероятно, долгую речь о том, что все будет хорошо – хотя, очевидно, что не будет, – сопровождаемую еще более смущающей попыткой найти луч надежды.

Вместо этого лицо Луны скривилось от боли, как и каждая клеточка в ее теле.

– Херово.

Она никогда не ругалась. Даже на языке жестов. Приятно слышать от нее такие слова.

– Спасибо, – мой нетипичный ответ.

– Я ищу Вал.

– Херово.

Моя очередь ругаться. Честно, хотя я могу посчитать на пальцах одной руки предложения, где я не ругаюсь. И это будет один средний палец.

Она снова кивнула.

– Ты чувствуешь вину, – догадался я.

– Разве я не всегда ее ощущаю?

– Да. – Если, конечно, туда не входят другие парни.

Видимо, я еще не перестал быть Биттер Бетти[18]. Клянусь богом, это ощущается как будто мои яйца удалили хирургическим способом.

Повисла тишина, к которой я привык, потому что понял, что Луна Рексрот не такая противная. Я переплел свои пальцы с ее. И закрыл глаза.

– Мы можем сделать это, – промямлила она, пытаясь убедить больше себя, чем меня. – Мы можем быть друзьями. Надо просто помнить, что мы не вместе и ничем не обязаны друг другу.

Она сжала мою руку, придерживаясь своей стратегии «взгляд в потолок», говоря так, словно эти слова написаны там.

– Поппи хорошая.

Я не хочу говорить о Поппи. Или о том, как одна вещь, которую Луна сказала о Вал, что-то изменила в моей голове – что-то, что я сделаю завтра, что-то, что я решил по своей прихоти и никому не скажу об этом.

Прямо сейчас я хочу быть здесь, в тишине с моей лучшей подругой. И каким-то образом Луна почувствовала это. Мы просидели так два часа, пока я снова не открыл глаза. Ее глаза тоже были закрыты. Я смотрел на нее целую вечность.

Когда она открыла глаза, то появилось ощущение, что она забрала какую-то часть меня.

– Давай прыгнем, – сказала она.

– Я слишком переживаю за свои связки, Лунный свет.

– Перестань быть большим ребенком.

– Большим квотербеком-ребенком, который только что в целости и сохранности закончил футбольный сезон и хочет, чтобы все его части тела остались целыми.

Она вылезла из домика и села на ветку, которая была толстой, но я сомневался, что она выдержит мою мощную задницу без хруста хотя бы несколько секунд. Я закатил глаза и сел рядом с ней. Она положила свою руку в мою.

– Три, два, один.

Это был короткий, но такой сладкий путь вниз.

* * *

На следующий день я сидел на скамье и наблюдал за солнцем, исчезающем в океане, как раненое животное скрывается в лесу, чтобы умереть в одиночестве.

Я знаю, что женщина, сидящая рядом со мной, совершила адское путешествие сюда, что она ждала дни, недели, месяцы – кто знал? Кому есть дело? – чтобы я поднял трубку и сказал ей приехать сюда. А затем она прыгнула на первый попавшийся рейс, чтобы сделать это.

И еще. И еще. И еще. Я с трудом могу смотреть ей в лицо, позолоченное солнцем.

Милая.

Молодая.

Потерянная.

Найденная. Может быть.

Это ее версия истории в любом случае.

Она разгладила летнее платье на бедрах и вдохнула морской соленый воздух. Действие было осознанным. И раздражающим. И слишком похожим на то, как я жевал пирсинг в языке, когда нервничал.

– Мне было шестнадцать. – Она сказала это своим рукам, лежащим на бедрах.

Шестнадцать, когда она отказалась от меня.

Шестнадцать, когда она отдала меня моим родителям.

Шестнадцать, когда они спросили ее, хочет ли она, чтобы ей отправляли новости и фотографии.

Шестнадцать, когда она ответила «нет».

Она рассказала это в своем письме, извиняясь и заверяя меня, что знала, как я сейчас выгляжу. Я не спрашивал, потому что мне все равно.