Валентина Прокофьевна Романова тяжело опустилась на табурет. Глядя на закипающий в кастрюле бульон, мысленно сосчитала до десяти. Встать на счет «десять» ей удалось с трудом. Эта считалочка помогала всегда, с самых первых лет жизни с мужем. Да и научил ее нехитрому приему тоже он. Как-то раз, когда она не смогла себя заставить вскочить с постели в пять утра, чтобы проводить тогда еще молодого лейтенанта на учения, тот разозлился не на шутку. Вернувшись через три дня усталым, но довольным — командование его отметило за отличную подготовку личного состава, — он решил провести учения и дома.

— Слушать мою команду, — приказал он Валентине. — С этого дня будешь вставать на счет «десять»!

— Как это? — опешила она.

— Просто. Считаешь до десяти и при слове «десять» делаешь то, чего делать не хочешь.

— А если я не хочу делать то, что не хочу? — немного путано спросила Валя.

— А если не хочешь, тогда я считаю до десяти и ты собираешь вещи и едешь в Москву, к маме.

— Но я беременна! — выпалила она новость, которой хотела порадовать мужа вечером за празднично накрытым столом.

— Тем более. Тебе уже сейчас трудно, а с ребенком будет еще труднее, поэтому готовь себя заранее. Дисциплина, Валька, в жизни главное!

— А я думала, главное — любовь, — пролепетала Валечка. В тот момент она поняла, что мама была права, отговаривая дочь от брака с военным. В их семье никто никем не командовал, а слова «спасибо» и «пожалуйста» сопровождали даже самую незначительную просьбу. Но Валечка очень сильно была влюблена в мужа, а потому только вздохнула:

— Я попробую.

— Вот и молодец! А что ты там про беременность говорила?

— Сегодня я была у врача, срок восемь недель… — Валентина уж и не знала, радоваться ли ей.

— Здорово!

— Ты рад? — она с надеждой смотрела на мужа.

— Конечно, рад! — приосанился тот. — Я всегда знал, что у нас получится! Родишь парня, похожего на меня!

— А девочку? — тихо спросила Валя.

— Девочку? Какую еще девочку?! — он с сомнением взглянул на жену. — Что это ты там себе придумала? Будет сын, и точка.

Валя с удивлением отметила, что ее муж свято верит, что будет так, как он сказал. «Что это — дремучесть или у меня муж обыкновенный самодур?» — впервые задумалась тогда она.

Родилась дочь. Романов был в это время на учениях, где-то в казахских степях, поэтому из роддома ее забирала жена командира части. Она же и помогала ей в первые дни. Ее дочери были уже взрослыми, старшая недавно вышла замуж и уехала с мужем в Москву…

Валентина Прокофьевна поморщилась: спина болела немилосердно, не помогла даже таблетка пенталгина, обычно приглушавшая боль надолго. На кухню, позевывая и по-старчески шаркая тапочками, вошла дочь. Пижамная кофта туго обтягивала живот, полные бедра заметно колыхались под тонкой тканью штанов. «Господи, как она растолстела! Килограммов девяносто, не меньше!» — Валентина Прокофьевна лишнего веса никогда не имела, ей бы и хотелось прибавить пяток кило, но не получалось.

— Привет, мамуля, — Лера поцеловала мать в седой висок.

— Доброе утро, Лерочка. Блинчики будешь?

Лера уж и без того схватила с тарелки блин и, свернув его трубочкой, обмакнула в розетку со сметаной. Валентина Прокофьевна налила чай в кружку. Положив три ложки сахара, она пододвинула ее дочери. И Романов, и Лера пили чай и кофе из пол-литровых емкостей, напоминающих скорее плошки для борща. Причем доливали жидкость в них несколько раз за один присест. Сама хозяйка предпочитала небольшую изящную чашку из сервиза, подаренного им с мужем еще на свадьбу. От сервиза уже почти ничего не осталось, но одна чашка и молочник кочевали с Романовыми по гарнизонам до последнего их пристанища — этой квартиры в Самаре.

— Лерочка, что ты собираешься сегодня делать?

Лера не ответила. У Валентины Прокофьевны почему-то тревожно сжалось сердце. Ее дочь очень изменилась в последнее время. Обычно Лера вставала очень поздно, чуть ли не в полдень, так как досматривала ночью очередной сериал. Во время завтрака она подробно пересказывала матери содержание серии, комментируя и обсуждая поведение героев. Валентина Прокофьевна старалась не показать дочери, насколько ей это не интересно — сама она жила вполне реальной жизнью, хлопот и забот по дому ей хватало вполне, книг из домашней библиотеки тоже. Но Лера, особенно после развода с Егором, ушла «в телевизор» полностью. Она могла по нескольку дней не выходить из дома, не переодеваясь из пижамы и не причесываясь. Иногда двум ее приятельницам, одиноким и веселым дамочкам, по просьбе Валентины Прокофьевны удавалось вытащить ее в кафе, но они потом сами жалели об этом: Лера сидела с кислой физиономией, с тоской поглядывая на часы. Ни о каких знакомствах с кавалерами речи не шло. Сначала они думали, что она переживает развод и не может забыть мужа. Но нет, спросив ее о Беркутове, они в ответ получили только удивленно вскинутые брови и полное непонимание: «Что это вдруг вы о нем?» Доложив Валентине Прокофьевне, что Лера и не вспоминает свой распавшийся брак, они развели руками, мол, мы сделали что могли. Валентина Прокофьевна успокоилась. Ну, пусть уж смотрит телевизор. Однако она все чаще присматривалась к дочери. Однажды, зайдя к ней в спальню, увидела, что та плачет навзрыд, размазывая слезы кулаками по щекам, как делала это в детстве. Подумав, что дочь переживает за экранного героя, она посмотрела на телевизор. Тот был выключен. Но Лера держала в руке пульт. Испугавшись, Валентина Прокофьевна кинулась к дочери. Но Лера, неожиданно зло зыркнув на мать, процедила сквозь зубы: «Уйди». Валентина Прокофьевна включила маленький телевизор на кухне. Пощелкав пультом, удивилась: ни по одному из каналов сериал не показывали. Впрочем, и работал только местный канал. Шел репортаж о вчерашнем взрыве в переходе метро. «Что ее могло так расстроить?» — спросила себя Валентина Прокофьевна. Через полчаса хлопнула входная дверь — дочь куда-то ушла. С этого дня она уходила часто. Молча, ничего не говоря матери. Иногда ее не было час-полтора, а как-то вечером, уйдя после ужина, она вернулась за полночь. Валентина Прокофьевна долго не спала, ждала, но все равно пропустила ее возвращение. Пока она, полусонная, вставала с кровати, Лера тихо прошмыгнула к себе в комнату и закрылась на защелку. Валентина Прокофьевна, кормя утром мужа завтраком, долго не могла решиться рассказать ему об этих отлучках дочери. В конце концов, когда Романов съел тарелку каши, запил большой кружкой кофе с молоком и, довольный, откинулся на спинку стула, решилась. Выслушав жену, Романов посмотрел на нее и спросил: «И что? Ей сколько лет, мать? Баба она свободная, так чего ж ей не погулять?» Мысль о том, что Лера встречается с мужчиной, как-то в голову Валентине Прокофьевне не приходила. «А ведь это самое простое объяснение», — подумала тогда. Сомнения остались, но она загнала их в самый дальний угол своего сознания.

Да, она любила дочь. С первой минуты, как увидела ее красноватое, сморщенное в плаче личико. Вернувшийся из командировки Романов, узнав, что у него родился не сын, напился в тот день до беспамятства. Утром, проснувшись с головной болью, он никак не мог понять, что за звук так настойчиво прорывается сквозь похмельный гул. Толкнув ногой дверь маленькой комнаты, он невольно закрыл уши руками. В деревянной кроватке лежала его дочь и заливалась отчаянным плачем. Он взял ее на руки, сам до конца не понимая, зачем это делает. Девочка смолкла. Глазки приоткрылись, маленький ротик чмокнул, и Романов с удивлением увидел, что на кукольном личике расцвела самая настоящая улыбка.