От этих бесконечно возникающих параллелей можно было сойти с ума. От невозможности высказать все то, что так мучает, можно было сойти с ума вдвойне. И, наверное, сойти с ума было бы проще, чем жить в этом раздвоившемся мире, не понимая, какой из двух так похожих друг на друга миров настоящий. Если бы между беззаботностью безумия и тяжестью здравомыслия можно было бы выбирать, Инга, не сомневаясь, выбрала бы первое.

Поток слез наконец прекратился, судороги, сжимающее горло, отступили. Она отстранилась и попыталась улыбнуться:

– Все нормально. Прости. Наверное, я просто еще не до конца поправилась. Вот и мерещатся всякие ужасы.

– Ничего, – спокойно и нежно ответил Павел. – Все будет нормально. Все образуется. Не переживай и ничего не бойся. Я всегда буду рядом.

Инга кивнула. Коснулась сомкнутыми губами щеки мужа, подставила щеку для ответного поцелуя. Поднявшись, Павел наклонился и стал медленно расстегивать пуговицы на ее халате.

Она сидела, ни шевелясь, застывшая, как ледяная статуя, и наблюдала за тем, как обнажается, освобождаясь от одежды, ее тело. Расстегнув последнюю пуговицу, он помог ей высвободиться из рукавов. Потом все так же спокойно и молча повесил халат на тонкие плечики в шкафу, достал из шкафа пижаму и протянул Инге. Она была совершенно голая, в одних только трусиках, которые сползли ниже бедер.

– Тебе помочь? – спросил он спокойно и ласково, как спрашивают у ребенка.

Инга снова кивнула.

Не обращая внимания на ее голую грудь, он надел на нее пижаму, застегнул пуговицы, расправил воротник из мягкой фланели. Пижамные штаны она надевала уже сама.

– Ложись, – сказал Павел после того, как расправил постель, собрал и положил в комод покрывало и откинул уголок одеяла с той стороны, где спала Инга.

Она послушно легла, вытянувшись на кровати. Наклонившись, он укрыл ее, подоткнув одеяло с краю, быстро поцеловал в висок и вышел из комнаты. Вскоре их кухни донесся легкий запах табачного дыма. Выкурив сигарету, Павел вернулся. Поднял свалившийся на пол ночник, аккуратно поставил его на тумбочку. Разделся, потушил свет и лег рядом с Ингой на своей половине кровати.

Некоторое время они лежали в полной тишине, не касаясь друг друга. Потом Инга под одеялом нащупала руку мужа и сжала ее, переплетая его и свои пальцы.

– Спокойной ночи, любимая, – сказал он в ответ на это прикосновение.

– Спокойной ночи, – ответила Инга.

Они так и заснули – держась за руки. И спали всю ночь, не разнимая рук.

Инга обнаружила это, проснувшись утром. В первый раз за две недели она проснулась утром раньше мужа. Осторожно, стараясь не потревожить его сон, она высвободила свою руку и поднялась с кровати.

Часы показывали половину восьмого. «Кажется, настала моя очередь варить кофе и подавать его в постель», – подумала Инга и на цыпочках вышла из комнаты.

Вернувшись, она застала его уже проснувшимся. Павел, высоко приподняв подушку, полулежал в кровати, щурился от яркого солнечного света, проникающего в комнату из незашторенного окна, и выглядел абсолютно спокойным.

Как будто ничего не случилось.

– Проснулся уже? – спросила Инга, соблюдая утренний ритуал.

– Проснулся, – ответил Павел.

– Ну тогда привет, что ли?

– Привет.

– Будем сейчас кофе пить. Я сварила кофе… Ужасно вкусный… И… Черт, забыла, что там надо было дальше говорить? – рассмеялась Инга.

– Надо говорить, что кофе – со сливками, – напомнил Павел. – И что ты его по дороге чуть не выпила, потому что он очень вкусный.

– Ага, точно! Чуть не выпила по дороге! Знаешь, такой вкусный… Со сливками… В общем, двигайся!

Павел послушно отодвинулся еще дальше к краю, практически вжавшись в стену.. Поднос традиционно установили посередине кровати. Инга осторожно забралась под одеяло, села, скрестив ноги по-турецки, и принялась полуторжественно, полушутливо размешивать серебряной ложечкой сахар в фарфоровых чашках.

– И как это я сегодня умудрился проспать? – широко зевнув, спросил Павел.

– Ты у меня спрашиваешь, да? – усмехнулась в ответ Инга.

– Да нет, не у тебя. У себя.

– Ну, и что ты себе отвечаешь?

– Молчу в ответ, краснею и виновато хлопаю глазами. Вот так, – Павел изобразил для наглядности. Получилось очень смешно. – Мне через полчаса надо быть на работе.

– Успеешь, – успокоила его Инга. – В крайнем случае, опоздаешь на полчаса. Ты же директор. Ну, в целях профилактики сделаешь себе выговор, чтоб в следующий раз не опаздывать.

– Ага, точно. Выговор, причем строгий! И премии за этот месяц себя лишу непременно. И не только за этот, но еще и за следующий.

– О! Ты, оказывается, тиран? Бедные твои подчиненные, и как только они тебя терпят?

– Ну, это я не всегда такой тиран. Только в редких, можно сказать, даже в исключительных, случаях. А вообще я очень добрый. И, как принято говорить в таких случаях, пушистый.

Потянувшись, Инга попыталась взъерошить его длинные волосы. Ничего не получилось.

– Никакой ты не пушистый. Ты абсолютно гладкий и к пушистости не склонный. Если только тебе начес сделать.

– А вот это – не надо, – усмехнулся Павел, отпивая глоток кофе. – На самом деле, вкусный. У тебя гораздо лучше получается, чем у меня.

– Это значит, что отныне утренний кофе станет моей вечной обязанностью? – сердито нахмурилась Инга.

Павел кивнул с преувеличенной серьезностью.

– Нет уж, милый мой. Если так пойдет и дальше, то вскоре может выясниться, что я вообще замечательная домохозяйка и все умею делать лучше тебя. А потом ты поймешь, что стирать твои носки у меня получается лучше, чем у стиральной машинки. А носки – это последняя стадия. Ты же сам говорил, помнишь?

– Помню. Я подумаю насчет носков и учту.

– Учти-учти! И вообще, милый, тебе нужно поторопиться.

– Ты уверена?

– Сам на часы посмотри!

– Да я не об этом, – Павел вдруг снова стал серьезным. – Ты уверена, что мне сегодня нужно идти на работу? Может, лучше остаться?

– Сегодня вторник, – напомнила Инга. – Кажется, выходные уже прошли.

– Понятно, – Павел коротко кивнул, давая понять, что последнее слово остается за Ингой.

– Паш, – сказала она чуть позже, нарушая почти неощутимую неловкую паузу. – Ты прости меня. Не обижайся.

– На что, ежик? На что я должен обижаться?

– На то, – упрямо повторила Инга и отвела глаза. – Сам знаешь, на что. На мою временную… неполноценность.