– Хорошо, – кивает Валера. – Я почитаю, что там принес Леня.

– Потом почитаете, а теперь лучше идите ко мне: по-моему, вы уже отдохнули.

Они лежат, обнявшись, Валера глядит за окно: восходящее солнце понемногу золотит осенние листья маленькой рощи.

– Светает, – говорит он, – как жаль.

– Я люблю рассвет. Мое бурятское имя Алтантуя, Золотая Заря.

– Мне жаль, что ты уезжаешь, – говорит Валера.

– Это хорошо, что я уезжаю, – отвечает Алла. – Так я останусь для тебя загадкой. А у меня просто своя жизнь, и в ней свой смысл, о котором ты ничего не знаешь. Может, если бы ты узнал меня по-настоящему, ты бы понял, что я обычная, такая же, как все.

– Но я же вижу – ты не такая, как все.

– Я просто читала хорошие книги, и у меня были хорошие учителя, – отвечает Алла и, помолчав, добавляет: – Поэтому я могу помочь тебе.

Валера целует ее в губы – и тут на кухне звонит будильник.

После уроков Грановский заглянул в тренерскую.

– Есть минутка, Валерий Владимирович?

– Конечно! – Валера снял с шеи свисток и повесил в шкафчик.

– Я по поводу вашего доклада на собрании… на той неделе.

Валера посмотрел на Грановского с изумлением:

– Я не собираюсь туда идти.

Тяжело вздохнув, Грановский опустился на скамейку.

– Послушайте, Валера, – начал он. – Я вам скажу, как человек старше и опытней вас. Вы неправильно себя ведете. Нельзя противопоставлять себя всему коллективу, да еще так вызывающе. В конце концов, мы отчитываемся о посещаемости этих бессмысленных мероприятий…

– Пусть поставят за меня крестик.

– То есть вы лично не хотите врать, но предлагаете это делать другим? Так сказать, взять на себя ваш грех?

Не спавший этой ночью Валера вдруг услышал голос Аллы, повторявший вчерашнее «в любой битве страдает слишком много невинных», и, вспомнив прошедшую ночь, на миг забыл и про Грановского, и про будущее собрание.

– Так что, Валера, не валяйте дурака. Приготовьте доклад, расскажите нам про визит Каддафи к Бокассе или еще про что-нибудь, а лучше – просто вступайте в партию, будьте как все.

– То же самое мне говорил мой тесть, – вспомнил Валера. – Точнее, бывший тесть, хотя это и неважно.

– Похоже, ваш бывший тесть умный человек, – сказал Грановский, вставая. – Подумайте над его словами и сделайте правильный выбор… – На пороге он обернулся и добавил с улыбкой: – Вы же понимаете, о чем идет речь.

Квартира непривычно пуста. Ее чистота еще хранит память об Алле, но Валера знает – день за днем эта память будет стираться. Раскладушка убрана в коридор, кровать застелена, на кухонном столе – связка ключей и раскрытая темно-синяя папка. Валера садится и переворачивает листки, почти не глядя. Похоже на сборник упражнений по гимнастике.

Звонит телефон.

«Может, Алла?» – думает Валера, хотя знает: ее поезд ушел три часа назад.

– Валера, привет! – Он даже не сразу узнает голос тестя. – Ирка тебе не звонила?

– На прошлой неделе, кажется, – отвечает Валера. – А что, опять сбежала куда-то?

Игорь вздыхает:

– Да, уже два дня ни слуху ни духу.

– Не волнуйтесь, Игорь Станиславович, – успокаивает Валера. – Найдется, как в прошлый раз, где-нибудь в Сочи…

– Да звонил я уже в Сочи!

– Ну, не в Сочи, так в Коктебеле. Это же не первый раз она так… чудит.

– Как мы ее с Дашей упустили, ума не приложу, – снова вздыхает Игорь Станиславович. – Такая была хорошая девочка, а выросла какая-то …, прости за грубое слово.

«Ничего страшного», – хочет сказать Валера, но, спохватившись, отвечает:

– Ну зачем вы так, Игорь Станиславович. – И вдруг неожиданно для самого себя выпаливает: – А я увольняюсь из школы.

– Вот те на! – В голосе тестя – искреннее изумление. – Тебе же так нравилось!

– Хорошая работа, – соглашается Валера. – Но помните, вы мне говорили, что за мое чистоплюйство отдуваются другие? Я этот разговор хорошо запомнил.

– Валер, ну я же ровно в другом смысле! – возмущается Игорь Станиславович. – Ты меня не понял, что ли?

– Конечно, я вас понял, Игорь Станиславович, – отвечает Валера, продолжая листать папку. – Но я вот решил ровно в этом смысле.

Пожалуй, стоит разобраться, думает он, рассматривая схематичные изображения человеческих тел, с трудом различимые на слабом ксероксе.

– И чем же ты будешь заниматься? – спрашивает Игорь Станиславович.

– Что-нибудь придумаю, – отвечает Валера, – пока не знаю еще.

Но на самом деле он уже знает, только не может выразить словами.

Женя не слышала этот смех уже много лет, но теперь, переливчатый и журчащий, он то и дело вспыхивал резкими, высокими нотами, словно позаимствованными у тети Маши. И все равно это был Олин смех – тот самый, который Женя услышала, едва войдя в квартиру… в тот день, когда Володя впервые пришел к ним, давным-давно, двадцать пять, нет, двадцать шесть лет назад.

Казалось, Оля навсегда утратила свой смех после рождения Валерки, но вот сейчас рассмеялась один раз, потом другой, снова и снова. Что ее так насмешило? Неужели дурацкий Костин анекдот?

Костя Мищенко был белобрысый, невысокий, улыбчивый. Очки придавали ему сходство с Шуриком из «Кавказской пленницы», а розовые, круглые торчащие уши – с трогательной пластмассовой зверюшкой из детского магазина. Он учился на четвертом курсе, собирался писать диплом у Владимира Николаевича и часто заходил в гости по вечерам – не то обсудить будущую тему, не то утолить студенческий голод нажористым профессорским ужином. Иногда Володя доставал мерцающий множеством граней графин со спиртовой настойкой. После первой же рюмки Костя краснел, и смешные уши вспыхивали, словно кто-то его за них оттаскал, как в детстве. В такие минуты он не знал, о чем говорить, и потому принимался натужно, неумело шутить или рассказывал анекдоты, мучительно подбирая приличные, избегая политических тем и боясь затронуть даже Хрущева, давно уже отчалившего со страниц газет и учебников. Чукчи оказались последним его пристанищем, хотя анекдоты про них были неумными и неумелыми, а Жене вдобавок казалось пошлым и неправильным рассказывать анекдоты про национальности, будь то чукчи, евреи или грузины. Она отлично помнила: несколько лет назад у Володи был аспирант с Чукотки, нормальный парень, даже и поумнее Кости, если присмотреться.

А Оле анекдот показался смешным – и она рассмеялась, легко и переливисто. Володя только раздвинул уголки губ.

– Смешно, – ровно сказал он, – хотя, конечно, несправедливо. У меня вот лет пять назад был аспирант…