Теперь улыбнулась Женя – когда им с Володей приходили в голову одни и те же мысли, она всегда думала, что не зря всю жизнь прожила рядом с ним: человека ближе она никогда не встречала. Всего один раз они не сошлись во мнениях – из-за Валерки, семь лет назад, но, может, Володя и был прав: вроде Валера в Москве и пишет, что все у него хорошо – институт закончил, женился…

– Не занудствуй, – сказала Оля и надула губки позабытой гримаской, отрепетированной четверть века назад. – В самом деле ведь смешно. – И снова хихикнула.

Костя выскочил Жене навстречу, тяжелая дверь подъезда хлопнула за его спиной, и розоватая краска разлилась по щекам, точно звуковая волна от хлопка визуализировалась на лице нелепым румянцем.

– Здрасте, Евгения Александровна, – буркнул он и поспешил прочь, не дожидаясь ответного приветствия.

Стоя на ступеньках подъезда, Женя долго смотрела ему вслед: на побеленном снегом тротуаре их следы переплетались, как две пунктирные линии, проведенные дрожащей – вероятно, от смущения – рукой. Костя удалялся поспешным, торопливым шагом, и по спине его было видно, что он изо всех сил пытается не оглянуться, опасаясь увидеть, как она, Женя, глядит ему вслед. Когда он исчез в арке, Женя вошла в подъезд и поднялась на третий этаж, стараясь не думать, что означает эта неожиданная встреча.

Утром Оля позвонила ей в поликлинику. Она получила телеграмму из Москвы, от одной из подруг тети Маши – еще довоенной и потому знавшей, что у той где-то есть дочь.

– Пишет, что мама больна, – сказала Оля. – Сильно больна.

Голос ее почти не дрожал, но Женя все равно отпросилась после обеда с работы, чтобы поехать к сестре. Перед уходом из поликлиники она позвонила, но Оля не сняла трубку. Наверное, вышла в магазин, подумала Женя и усомнилась: может, зря я так? – но главврач уже отпустил, и было бы глупо возвращаться в кабинет: ее больных все равно перенаправили к Ритке на третий этаж.

Женя открыла дверь своим ключом, крикнула: Эй! Это я! – и, не дождавшись ответа, повесила на вешалку тяжелое влажное пальто, сняла разбухшие сапоги и пошла в комнату.

Оля выскочила ей навстречу – точь-в-точь как Костя несколько минут назад. От нее пахло детским мылом, распаренным женским телом и еще какой-то трудноуловимой, почти незнакомой сладостью. Оля стояла на пороге ванной в облаке свежего тумана, в блекло-голубом, в крупных цветах халате, распахнутом, накинутом на голое тело.

– Ой! – сказала она, увидев Женю, и запахнулась медленно и томно.

А потом рассмеялась переливчато.

– Ты меня напугала, – сказала она, улыбаясь. – Я вот в душ сходила, а тут ты…

Женя стояла перед ней – с растрепанными, как всегда, волосами, в темно-синем кримпленовом платье, в чесучих шерстяных рейтузах, в сношенных гостевых тапках. Внезапно ей стало жарко, пот выступил под мышками, тонкой струйкой спустился по спине.

– Костя, – шепотом сказала она. – Костя был у тебя.

Женя думала, что Оля начнет запираться, как в детстве, передернет плечами, скажет: ты что? с чего ты взяла? – и смотрела ей прямо в глаза, чтобы сразу распознать предательский блеск лжи в глубине зрачка, и Оля действительно передернула плечами, но потом снова улыбнулась и сказала:

– Ну да. А что?

Несколько лет назад они втроем ходили в парк аттракционов, где гигантские качели с каждым колебанием все выше возносили к небесам отдыхающих, и те взвизгивали то ли от счастья, то ли от головокружения. Когда горизонт стал дыбом, Женя зажмурилась – и сейчас тоже на мгновение прикрыла глаза, потому что коридор внезапно качнулся… она попятилась, вспотевшей ладонью нащупала стену и прошептала:

– А как же Володя?

Оля шагнула ей навстречу. Женя снова ощутила непривычный сладкий запах и вдруг поняла: это запах счастья, запах удовлетворенной, довольной женщины.

– Глупая, – сказала Оля, – при чем тут Володя? Володя сейчас на работе, он ничего не узнает.

Обхватив сестру за плечи, Оля повела ее в комнату, и Женя шла, как сквозь сон, как через туман, сотканный из пара ванной и испарений талого апрельского снега. Продолжая обнимать, Оля усадила Женю на диван. На столике стояли два бокала – на дне сладкие и вязкие лужицы, на краю одного – ярко-красные отпечатки. Женя смотрела на следы помады, наслаивающиеся друг на друга, и это было единственное яркое пятно в тумане, из которого доносился Олин голос, говоривший, что каждая женщина, между прочим, имеет право на счастье, а она все-таки женщина, хотя ей и вырезали яичник, и кто-кто, а Женя прекрасно знает, как она тяжело болела и как тяжело переживает из-за операции, а еще ей скоро сорок пять, и она, между прочим, могла бы быть актрисой, а вместо этого всю жизнь промоталась в какой-то провинции, и, между прочим, иметь молодого любовника – это нормально, вот, кстати, знаешь анекдот? женщина идет, подняв голову, потому что имеет любовника, женщина идет, опустив голову, потому что имеет любовника, и вообще, если женщина имеет голову, она имеет любовника – и Оля снова рассмеялась, и в этом смехе стали еще слышнее резкие взвинченные нотки ее матери. Женя вспомнила, как тетя Маша говорила Володе: «Мне скоро сорок, и мы с вами почти сверстники, но вы – молодой мужчина, а я – женщина на излете». А теперь Володе пятьдесят пять, Оле нет и сорока пяти, а тетя Маша – Женя вдруг ясно это поняла – тетя Маша умирает в Москве, в той самой квартире, где Женя когда-то встретила Володю.

– А как же Володя? – повторила она. – Ты совсем его не любишь?

– Дурашка, – сказала Оля, – почему не люблю? Люблю, конечно… ну, как любят мужа. А Костя… Костя – это другое.

Оленька полуприкрыла глаза. Блуждающая, мечтательная улыбка скользнула по ее лицу слабым проблеском счастья.

– Но так же нельзя… – проговорила Женя.

– Почему нельзя? – ответила Оля. – Можно. Все можно, если любишь.

Женя отпихнула сестру и сказала с неожиданной злостью:

– Нельзя – потому что это предательство.

– Ах, вот как? – с досадой спросила Оля. – Предательство? Да ты просто ничего не понимаешь в любви. У тебя ведь и мужчины никогда не было, правда? Старой девой жила – старой девой умрешь. Ты, наверное, и не любила никого – только себя.

Внезапно туман рассеялся, словно кто-то навел Женин взгляд на резкость. Безжалостно и четко она увидела комнату во всех деталях: обои в мелкий цветочек, отходящие от стен по швам, тусклая лакированная дверца шкафа, исчерченная царапинами, скрипучий паркет, истоптанный поколениями Володиных студентов, серо-зеленоватый, уже теряющий форму диван… немолодая женщина с покрасневшим носом, редеющими волосами, морщинами, разбегающимися от уголков рта и глаз, словно паутина, норовящая захлестнуть все лицо.

Женя улыбнулась, дико и торжествующе.

– Это я никого не любила?! – воскликнула она. – Да я всю жизнь люблю одного мужчину! Всю жизнь живу с ним! Это же всем понятно, только ты, как всегда, не в курсе.