И тут она вспомнила давнюю ночь, фиакр, который вез ее и принцессу Роган по улочкам ночного Версаля… и женщину, встретившую их на пороге жалкого маленького домика.

– Я предупреждала тебя, королева! – одними губами произнесла женщина в черном. – Я предупреждала, но ты не вняла моему предупреждению, так расплачивайся же теперь за свое преступное легкомыслие!..

– Сделай что-нибудь, добрая женщина! – взмолилась королева, забыв на мгновение о своем достоинстве.

– Поздно! – безжалостно отозвалась та. – Тебя уже ждет наша владычица, Геката, обутая в красное, повелительница перекрестков, владычица лунного света! Геката, бегущая по земле, не приминая травы, рыщущая в темноте, преследующая свою добычу в ночи! Геката, блуждающая среди могил!

– Не о себе прошу! – воскликнула Мария-Антуанетта. – Сделай что-нибудь для моего сына, для моего маленького Луи! Спаси его, добрая женщина, если он еще жив!

– Отойди, гражданка! – Одноглазый офицер оттолкнул женщину в черном, подвел Марию-Антуанетту к повозке палача. Анри Самсон наклонился, схватил королеву своей могучей рукой, втащил ее на свою жалкую повозку.

Мария-Антуанетта, дочь и сестра императоров, королева Франции, мать наследника престола, отправилась в свое последнее путешествие.

Лиза Раевская любила поспать по утрам. Все знают, что люди по отношению ко сну делятся на два непримиримых лагеря, на две категории – на «сов» и «жаворонков». Так вот Лиза, если пользоваться этой классификацией, была не простой совой, а стопроцентной и законченной совой-сплюшкой. Лиза была вовсе не ленива, она никогда не валялась в кровати с книжкой и печеньем. Но если была возможность, спокойно спала до полудня.

Звонок телефона вырвал ее из объятий Морфея, когда не было еще и десяти утра.

– Это Елизавета Раевская? – раздался в трубке незнакомый женский голос.

– Да, это я, – отозвалась Лиза. – С кем я говорю?

Голос в телефонной трубке был не только определенно незнакомый. Больше того – он был какой-то неживой, бесцветный, удивительно холодный. Словно принадлежал не человеку, не женщине, а бездушному механическому созданию.

– Я менеджер ансамбля «Петербургские виртуозы», – проговорила незнакомка. – У нас появилась вакансия, наша пианистка уходит в декретный отпуск, и Владимир Борисович хотел бы вас прослушать…

Лиза забыла о своем первом впечатлении. Теперь голос незнакомой женщины казался ей нежным и мелодичным, как флейта или валторна, да что там – такими чарующими голосами, наверное, разговаривают только ангелы в раю!

Потому что если у Лизы и была заветная, затаенная, голубая мечта – это была мечта попасть именно в этот ансамбль. Дело было даже не в том, что ансамбль «Петербургские виртуозы» разъезжал с гастролями по всему миру, выступал в лучших концертных залах Европы и Америки, на лучших сценических площадках. Хотя, чего греха таить, и в этом тоже. Но самое главное – в этом ансамбле его руководитель, Владимир Борисович Варшавский, собрал действительно настоящих виртуозов, музыкантов высочайшего класса. Так что попасть в этот знаменитый коллектив – это значило добиться подлинного признания в музыкальном мире, признания профессионалов, которое ценится куда выше, чем бурные зрительские восторги и аплодисменты.

Тем более что для пианистки попасть в ансамбль было куда труднее, чем для скрипачки: пианистов – вокруг множество, а место в ансамбле – только одно.

– Я слушаю, слушаю вас! – выпалила Лиза, прижав трубку к уху, чтобы не пропустить ни слова. – Куда и когда нужно приехать?

– Вы должны явиться для прослушивания ровно в двенадцать часов по адресу: Тучков переулок, дом восемь, квартира двенадцать, – произнес холодный, бесстрастный голос. – Вам надо будет войти во двор, подъезд слева от входа. Не удивляйтесь: Владимир Борисович снял там помещение с хорошей акустикой.

– Да, я непременно буду! – Лиза испуганно взглянула на часы: до назначенного времени оставалось ровно два часа, но такими предложениями не бросаются!

– Надеюсь, – ответила незнакомка. – Владимир Борисович не любит опозданий.

В трубке послышались короткие гудки отбоя.

Лиза бросила трубку на аппарат и заметалась по квартире, торопливо подбирая одежду. Ей хотелось выглядеть строго, но эффектно и неординарно…

Перебрав несколько платьев и костюмов, она наконец остановилась на длинной черной юбке и коротком темно-красном пиджачке. На шею, как всегда, повесила старинный кулон, бабушкин подарок – он приносил ей счастье.

Время поджимало. Заколов волосы и мазнув по губам помадой, Лиза вылетела из квартиры, вызвала лифт.

В зеркале лифта она еще раз придирчиво осмотрела себя, осталась недовольна, но подумала, что главное – хорошо показать себя за инструментом.

Еще раз поправила волосы, и тут рукав зацепился за кулон.

Лифт как раз остановился на первом этаже, двери разъехались.

Лиза неловко дернула рукой, замочек кулона раскрылся, и кулон упал в щель между полом лифта и лестничной площадкой. Провалился в лифтовую шахту.

Лиза застонала.

Только этого не хватало! Потерять свой кулон перед таким важным прослушиванием! Кроме того, что этот кулон ей просто дорог как семейная реликвия – он приносит ей счастье, и без него идти к Варшавскому просто страшно!

Лиза наклонилась, заглянула в узкую щель между коробкой лифта и площадкой.

Кулон лежал прямо на виду, до него было не больше метра.

В ее душе шевельнулась слабая надежда.

Лиза постучала в дверь слева от лифта. Там, в маленькой уютной комнатке, дежурил диспетчер жилищного товарищества, к которому жильцы обращались в случае любой аварии. Он же по совместительству выполнял функции консьержа.

Дежурный, толстый добродушный дядька с пышными усами, отзывавшийся на отчество Васильич, внимательно выслушал Лизу, заглянул в шахту и солидно кивнул:

– Нет проблем, сделаем!

Он поковырялся в лифтовом щитке, что-то там отключил. Кабина отъехала вверх, двери остались открыты, и Васильич, кряхтя, спустился в шахту.

– Не положено так делать, но раз уж очень надо… – доносился снизу его голос. – Мать честная, чего тут только нету! А я-то эти пассатижи искал! Ну, вот он, кулончик ваш!

Наконец он выбрался наружу, отряхнулся и гордо протянул Лизе кулон.

Девушка прочувствованно поблагодарила его, присоединив к благодарности крупную купюру, повесила кулон на шею и только тогда взглянула на часы.

Васильич действовал неторопливо: было уже без четверти двенадцать, так что успеть на прослушивание к назначенному времени никак не получалось.

Сказать, что Лиза расстроилась, – это значит ничего не сказать.

Она пришла в отчаяние.