Врану, брату названому, Игнат тоже сделал приятное, построил на небольшом отдалении башню – высокую, узкую, с окнами-бойницами и продуваемой всеми ветрами смотровой площадкой. И вот эта башня в воде отражалась такой, какой и была в жизни. Может, оттого, что и в жизни оказалась уродлива и страшна. И рядом с роскошным дворцом она смотрелась дико. И архитектор, которого выписали из Женевы и который за все отвечал, долго и тщетно уговаривал Игната построить что-нибудь более изящное, более соответствующее первоначальному плану. Но башня нравилась Врану, а перечить Врану Игнат или не хотел, или боялся. Так она и торчала на самом краю пруда, острым, как птичий клюв, шпилем вспарывая неосторожные облака. Облака висели над ней всегда, даже в самый солнечный день, и стены ее всегда были сырыми, а от того еще более черными. А жизненные силы, те редкие серебряные нити, что еще оставались в этом двуличном месте, ушли, истаяли под напором зла в тот самый день, когда дом принял своих жильцов.

Это был погожий июльский денек. И белогривые арабские скакуны неслись по лесной дороге весело, во весь опор. И доносился из золоченого, на заказ сделанного экипажа звонкий смех Оксаны Сергеевны и Настены. Игнат до поры не показывал дом ни любимой жене, ни любимой сестрице, хотел, чтобы удался сюрприз, чтобы ахнули его девочки.

Он так Степану и сказал:

– Хочу, Степа, чтобы все самое лучшее у них было! Чтобы такое, что не найти ни в парижах, ни в венециях! Оксанка мне все про Венецию твердит, что красота там дивная, что гондолы какие-то и вода кругом. Вот и будет ей Венеция посеред тайги. И красота, и вода кругом, и даже эти гондолы, тьфу на них! А Настена, та и вовсе к красоте не приучена. Только однажды, еще в детстве, отец возил ее в ботанический сад. Там розы были. Подумаешь, розы! А она вот с детства ту поездку запомнила, мне все уши по малолетству прожужжала, мол, как вырастет, себе непременно английский розовый куст заведет. А теперь, Степа, у нее не какой-то там куст, у нее целый розовый парк будет! Ох, сколько деньжищ я угрохал, чтобы все эти англицкие изыски у себя сотворить! Садовника нашел, из самого Лондона переманил! А к нему еще и толмача личного приставил, чтобы не страдал человек, чтобы чувствовал себя как дома. И ты видел, Степан, какой он парк мне отгрохал?! Укрывать придется все на зиму, потому как не выживет этакая красота. Но я уже решил, поговорил с архитектором. К осени построим над парком купол. Мне рекомендовали инженера из Санкт-Петербурга, который может придумать, как землю под куполом согревать и этот… – Игнат прищелкнул пальцами, – правильный климат создать. Видишь, какие планы у меня, друг дорогой? Видишь, какую красоту я на родной земле создаю? Из земли золото добываю и в нее же, родимую, возвращаю!

Игнат говорил так красиво, так увлеченно, что Степану хотелось верить. И в благие его намерения, и в то, что не окропятся никогда бесценные английские розы человеческой кровью. И в то, что отражения пусть не завтра, пусть через несколько лет станут нормальными, перестанут пугать своей гнилой чернотой.

– А сам-то ты что? – Игнат по-свойски ткнул его в бок. – Отчего домишко построил такой скромный? Если деньжат мало, так я подкину! За мной не заржавеет.

Дом Степан и в самом деле построил. И по его разумению, дом этот был огромный – двухэтажный. Стоял он на берегу того самого лесного ручья, выше по течению. И в воде отражался таким, каким был на самом деле – светлым, белокаменным! И дубы Степан рубить не стал, велел строителям сберечь все деревья до единого. Оттого дом, казалось, тоже рос в лесу, как гигантский белоногий гриб. Вот в этот дом он бы с легким сердцем привел жену. Тут бы растил детишек. И собак бы завел охотничьих. Вот бы на что денег не пожалел, так это на хороших гончих! Видел таких у Злотникова, аж завидки взяли. А чего завидовать, когда денег столько, что до конца жизни не потратить? Вот как появится семья, так и выпишет он себе кобелька и суку из тех узкомордых да голенастых, которые только с виду кажутся малахольными и бесполезными. Видел Степан их в деле. Чудо, а не звери!

Так за разговорами и мечтами и не заметил, как домчали кони до Игнатова дворца, загарцевали нетерпеливо перед парадным крыльцом, у которого уже навытяжку стояли лакеи в голубых ливреях. Тут же нервно переминался с ноги на ногу управляющий Григорий Анисимович, мужчина средних лет, степенный и, говорят, в своем деле незаменимый. Управляющего Игнат тоже откуда-то переманил большими деньгами, перевез в Горяевское – так теперь велено было именовать поместье! – всей семьей. И вот теперь Григорий Анисимович расстарался, организовал все по высшему разряду. Стоило только появиться на подъездной аллее золоченому экипажу, дал знак, и над прудом поплыли чарующие звуки музыки.

– Оркестр! – подмигнул Степану Игнат. – Сам придумал.

Он гордился этой своей придумкой, как маленький ребенок, и Степан помимо воли улыбнулся.

А девочкам понравилось! Ах, как им все понравилось! Как порхали они по дому и по парку яркими райскими птичками! Как восторгались диковинными узкими лодчонками, теми самыми венецианскими гондолами! Неужто пришло наконец счастье в эти темные места?! Пусть бы пришло!

А спустя две недели в Горяевском давали бал. Степан в жизни своей ни одного бала не видел, но отчего-то решил, что вот этот не хуже царского будет. Гостей приехало – тьма! Роскошные экипажи прибывали один за другим! Гости, с которыми Игнат никогда раньше и знаком не был, но до которых вместе с пригласительными, тисненными на тонких пластинах червонного золота, дошли слухи о невероятном дворце посреди тайги и его хлебосольном хозяине – сибирском Крезе, как успели окрестить Игната газеты. Не позвал Игнат только Злотникова и тех, кто однажды стал свидетелем его позора, лично проверил список на несколько сотен фамилий.

– Пусть жалеют! Пусть тепереча локти себе кусают, что потеряли дружбу с таким человеком! – Разбогател Игнат, а обид старых не забыл.

Про тот удивительный бал долго судачила вся Сибирь. И в газетах про него писали несколько недель кряду. Получилось у Игната заявить о себе так громко, что эхо докатилось аж до самого Санкт-Петербурга. Все, как хотел, так и вышло. О золотые слитки спотыкается! В любом европейском банке – наипервейший, наиважнейший клиент! Дом – полная чаша! Жена – красавица! Чем не жизнь?

Омрачало Игнатово счастье только одно – не получалось у них с Оксаной детишек. Год уже, считай, живут под одной крышей, уже пора бы – ан нет! Только однажды он пожаловался. Пили они горькую после удачной охоты. Не в Игнатовом, а в Степановом доме пили. Вот тогда и пожаловался.

– Это наказание мне, Степа. – Игнат был пьян и оттого разговорчив. – За отца ее наказание. Чтобы род мой пресечь.

– Не дури, Игнат. – Про наказание Степан был с ним согласен, но надо же как-то дружка закадычного поддержать. – Наладится еще у вас все! Оксана твоя в тебе души не чает! А год – это не срок.

– Срок, Степа! Еще какой срок! – Игнат одним махом опрокинул в себя рюмку. – У меня капитал какой! Деньги, власть! А кому я это все оставлю? Мне наследник нужен, Степа! Вот что я тебе скажу! А если Оксана моя – пустоцвет, то что ты мне, крепкому, здоровому мужику, прикажешь делать?! С другой бабой не хочу! Есть у меня ублюдки, наплодил по молодости и глупости. Но то ублюдки, а я тебе про законного наследника сейчас талдычу! Что делать, я тебя спрашиваю?