оценивали расстояние до врага. Поскольку этот способ не позволял точно прицеливаться, девять из десяти стрел пролетали мимо, и лишь немногие, попадавшие в цель, расходовались не зря, падая под тяжестью собственного веса… Так или иначе, они налетали на нас неисчислимыми толпами, подобно осам — одну убьешь, а вместо нее прилетает много новых, — и стрелы, в гигантском количестве наполнявшие воздух, рано или поздно должны были причинить тяжелые раны».

Одного из сержантов Марбо стрела пробила насквозь. Бедняга ухватился за оба конца стрелы, сломал ее и вырвал оба куска, но через несколько минут умер. Сам Марбо тоже был ранен, но сперва даже не ощутил этого и, лишь вытаскивая саблю, заметил, что ему что-то мешает, и, опустив глаза, увидел четырехфутовую стрелу, торчащую в правом бедре. Полковой врач вытащил стрелу — рана оказалась пустяковой, но Марбо жалел, что потерял этот любопытный сувенир в последующем отступлении.

Капитан Барре, сражавшийся в тот день на левом крыле, был одним из многих, вставших в строй на место дезертировавших саксонцев, бегство которых он видел своими глазами. Под Шёнефельдом он сошелся лицом к лицу со шведами, сражаясь в отрядах Мармона и генерала Компана, которые полегли почти до единого. Под ужасающим огнем немедленно прибыло подкрепление. «Офицеры и солдаты падали, как колосья под серпом жнеца», — говорит он. Пушечные ядра, иногда попадавшие прямо в колонну, убили тридцать человек, а офицеры почти ничего не могли сделать — лишь метаться туда и сюда, сплачивая ряды и не давая батальону повернуть в обратную сторону. Был ранен Мармон, затем Компан, после чего перед защитниками Шёнефельда появился сам Ней, чтобы подбодрить их, но вскоре и в него попали, и наконец потрепанные французы отступили к городу, задержавшись на правом берегу Парте. «Это было тоскливо, мучительно, жестоко!» — вспоминает Барре, записывая то, что осталось в его памяти от самой ужасной из всех наполеоновских битв. «Печаль поражения в великой и кровавой битве, пугающие мысли о завтрашнем дне, который может оказаться еще более несчастным, пушечный огонь, бьющий по всем нашим бедным линиям, измена трусливых союзников и, наконец, всякого рода лишения, которые вот уже сколько дней обрушивались на нас». За один этот день Барре потерял большинство своих офицеров и более половины солдат. От тех двухсот, что встали под ружье в начале кампании, не осталось и двадцати. Армейский корпус, прибавляет он, существовал только на бумаге. Более двух третей его генералов было убито и ранено*.

Третью ночь подряд противоборствующие армии ночевали на поле среди мертвых тел многих своих товарищей. Сгустились сумерки, замерцали сторожевые костры, взошла луна. Кто-то принес императору деревянный стул, и он сидел, задумавшись, под открытым небом, узнав позже, что Ней, раненный в плечо, покинул поле боя и что многие его друзья погибли или увезены ранеными по вейсен-фельсской дороге, куда уже отступили Бертран и часть армии. По каменному мосту тянулась длинная вереница обозов. Сам мост был заминирован, чтобы взорвать его и дать французам время отступить, когда враг ворвется в город. Сейчас это уже стало неизбежностью. Еще один день сражения с таким же размахом — и Великая армия будет уничтожена. Однако казалось, что Наполеон не торопится. Вскоре он поднялся и отправился в город, где остановился в гостинице с вывеской, изображавшей герб королевского дома Пруссии.

Через Бертье и Маре были объявлены подробные приказы об отступлении. Блюхер, узнав, что французский авангард уже движется в Вейсенфельс, отправил корпус Йорка в погоню по другому берегу Эльстера.

С городских стен было видно, как горят три деревни и даже один из пригородов Лейпцига. Шли разговоры о том, чтобы поджечь весь город и отступить под прикрытием пожара, но Наполеон удержался от вандализма в таком масштабе. Вместо этого он послал офицера под флагом перемирия, предложив принять меры, чтобы уберечь лейпцигское население от кошмаров штурма. Ответа он не получил. После пережитой жестокой мясорубки союзники были не в настроении вести переговоры. Население Лейпцига было брошено на произвол судьбы.

В два часа утра 19 октября изнуренные защитники Пробстхайды, Конневица и Штоттерица получили приказ сворачивать лагерь и отходить. Не потушив костров, они вошли в город, неся своих раненых в добавление к 23 тысячам, уже находившимся в лейпцигских лазаретах. На Макдональда и Понятовского был возложен тяжелый долг остатками войск Рейнье, Лористона и своих собственных корпусов — всего около 30 тысяч человек — оборонять город до последней возможности. Под городом же собрались, готовясь к наступлению по всем направлениям, почти 300 тысяч русских, пруссаков, саксонцев, австрийцев и шведов.

В Дрезден Сен-Сиру была послана депеша спасаться, если получится, но надежды на это было мало. Между Сен-Сиром и остатками Великой армии стояла вся вооруженная Европа.

Едва рассвело, союзники начали штурм пригородов, и Наполеон отпустил Фридриха Августа, старого короля Саксонии, сохранившего верность даже в этой отчаянной ситуации. «Постарайтесь выторговать условия получше, — посоветовал ему император, — вы сделали все, что в силах человеческих». Когда рев битвы приблизился к воротам Халле, Гримма и Санкт-Петера, Наполеон вышел из города в толчее не узнававших его людей, полупьяный от грохота и недосыпания. Генерал Шато, встретивший императора у моста, принял его за горожанина и был готов потребовать у него пропуск, когда узнал в этом почти что оборванце человека, перед которым не так давно пресмыкались короли, испрашивая земель, наград и денег. Наполеон, не выказывавший никаких признаков гнева, насвистывал «Мальбрук в поход собрался». Он находился в умственном вакууме, сопровождающем крайнее физическое и нервное истощение. В одиннадцать часов он пересек мост и остановился на мельнице в Линденау. Здесь, посреди окружающего рева, он заснул.

В два часа дня его разбудил взрыв, который заглушил грохот союзных пушек, бомбардирующих пригороды, где Макдональд и Понятовский все еще держали оборону. Мост взорвался, когда на той стороне оставалось еще 30 тысяч французов, а союзники надвигались со всех сторон.

IV

Уничтожение моста в Линденау до того, как его перешли более двух третей уцелевших в трехдневной битве, — одна из тех случайностей, которыми изобилует военная история. Четкого ответа, почему это случилось, мы никогда не получим. Большинство сходится во мнении, что детонаторы остались в ведении капрала после того, как его начальник, не зная, какая часть Великой армии перешла мост, пошел искать полковника Монфора, инженера, отвечавшего за операцию. Младший офицер, как, вероятно, и Монфор, попал в поток беглецов и не смог пробиться обратно, из-за чего капралу, оставшемуся наедине с ужасной ответственностью, пришлось решать самому. Его поступок, вероятно, был вызван появлением на берегах реки саксонских стрелков, уже