Глава 9

Ошметки былой славы

I

«Покинув берега Эльстера, мы прибыли на берега Рейна в состоянии полного разброда. Дорога за нами была усеяна останками армии. На каждом шагу мы оставляли за собой трупы людей и лошадей, пушки, пожитки, ошметки былой славы». Такими мрачными словами капитан Барре описывает прибытие своей части в Майнц 2 ноября, через две недели после эвакуации Лейпцига.

Этот абзац, вырванный из контекста, заставляет предположить, что дорога от Эльстера до Рейна стала повторением отступления из Москвы, и Великая армия прекратила существование как боевая машина, но такой вывод очень далек от истины. В какой-то степени отступление к Рейну было выдающимся достижением, и Баварская армия, изо всех сил старавшаяся завершить труды союзников, на себе испытала умение французов выбираться из самых затруднительных положений. Десять тысяч баварцев полегли в попытке преградить путь беглецам в Ханау.

Казалось, что изобретательность Наполеона возрастает в прямом соответствии с его затруднениями, и это, безусловно, станет совершенно ясно его врагам в течение последующих нескольких месяцев. В юности Бонапарт поразил мир, имея в своем распоряжении оборванную, почти неуправляемую Итальянскую армию. Позже, в зените славы, стоя во главе опытнейшего маневренного войска, он доказал свою непобедимость. Сейчас, командуя распадающимися, слабо оснащенными, полудеморализованными силами, он должен был совершить чудо.

Расстояние между Эльстером в Лейпциге и Рейном в Майнце составляет более двухсот миль. Французам приходилось форсировать реки, пересекать леса и внимательно следить не только за воинственными бывшими союзниками в тылу, но и за движущимся параллельно корпусом Йорка на севере и идущими следом армиями союзников на востоке. Сейчас соотношение сил составляло по крайней мере шесть к одному, а союзников подстегивало колоссальное моральное преимущество, полученное ими в Лейпциге. Но Наполеон отказывался спешить. Новости о том, что в Лондоне сжигают его чучела, что Эжен держит оборону в Италии, что Мюрат предал его в Неаполе и что Веллингтон со своими испанскими и португальскими союзниками овладел всей Испанией, в этой безнадежной ситуации беспокоили его, но не слишком. Он методично принялся за тяжелейшую задачу превращения в боеспособное войско толпы, которая перешла мост в Линденау и задержалась на три дня в Эрфурте с его богатыми складами оружия и обмундирования. Затем он неторопливо направился во Франкфурт, отражая удары Йорка с севера и смыкая свои колонны для прорыва на реке Кинциг, притоке Рейна, где баварский генерал Вреде с более чем 60-тысячным войском намеревался преградить императору путь во Францию.

В рядах французов были те, кто сомневался в возможности мира, и меньше всего надежд питал Мюрат. 23 октября в Эрфурте он распрощался с Великой армией и ее вождем, ссылаясь на необходимость своего присутствия в Неаполе. Маршал Макдональд рассказал ему о просьбе императора отыскать оборонительную позицию, на что Мюрат посоветовал: «Выберите ту, что послабее!» — и шотландец принял его слова за смутный намек на состояние мыслей Мюрата. Наполеон не питал иллюзий относительно истинных намерений Мюрата, но не арестовал его и даже ни в чем не обвинял. Вместо этого он обнял готового предать его товарища, возможно чувствуя, что больше они никогда не встретятся. Они провели рядом много времени и разделяли тысячи приключений, начиная со знаменитой ночи «картечной понюшки» в 1795 году в республиканском Париже, когда капитан Мюрат отправился через весь город за пушками из артиллерийского парка в Ле-Саблон. Сейчас они были не просто товарищами по оружию; они были родственниками. Но это не имело значения. Единственным шансом Мюрата сохранить корону, завоеванную французским потом и кровью, было предать австрийцам своих товарищей, и он намеревался это сделать при активной поддержке Каролины Бонапарт. Лихие атаки его конницы под Дрезденом и у деревни Пробстхайда на Лейпцигском поле стали последними явлениями Мюрата в роли командира Великой армии. Впереди лежало несколько месяцев колебаний, позорное низложение, месяцы бесплодных интриг и храбрая, но позорная смерть перед строем солдат. В каком-то смысле Мюрат уже перешел из мира реальных дел в мир легенды.

Остальные командиры сохраняли верность, по крайней мере, делали вид, что сохраняют. Ожеро, по-прежнему бормоча ругательства и обвиняя штаб в крайней некомпетентности, следовал за отступающими, как и Мармон, оспаривавший императорские решения так, как он никогда бы не осмелился сделать год назад, и, возможно, вспоминающий время своей юности, когда молодой Бонапарт, неряшливо одетый и не имевший постоянного занятия, был рад вместе с ним пообедать в доме у его родителей. Здесь же был и Макдональд, мрачно вспоминающий инцидент со взорванным мостом, и Виктор, когда-то взбунтовавшийся барабанщик королевской армии, а сейчас начавший задумываться, сохранит ли за ним восстановленный на престоле Бурбон с таким трудом заработанный титул герцога Беллуно. Старый гренадер Удино был самым полезным и наименее ворчливым из всех ветеранов. На берегах Унструтта он вступил в стычку с пруссаками Йорка и отбросил их с дороги. Он последним пересек реку и ночью на бивуаке слышал в темноте за лагерем крики казаков: «На Париж, на Париж!» Эти варвары волновали его меньше, чем здоровье. Во время русской кампании он получил две тяжелые раны, и ему приходило в голову, что он израсходовал последнюю из своих девяти жизней, спасшись из российской глуши с застрявшей в теле пулей. Его страхи оказались оправданными. На более позднем этапе отступления он подцепил тиф, вынужден был покинуть армию, проделал опасный путь в экипаже и прибыл к порогу своего дома в бреду, выкрикивая приказы воображаемым войскам.

Остальные брели под дождем через грязь. 27 октября выпал первый снег, и капитан Барре из 47-го полка обнаружил убежище в церкви; там его нашел слуга, сказав, что какой-то негодяй украл котелок и завтрака не будет. Полковник Марбо, как обычно, не забывал о службе. Держась в авангарде с остатками 23-го егерского полка, он столкнулся с австрийским корпусом, который 18 октября не сумел вытеснить Бертрана с позиций у моста в Линденау. Французы одержали победу, и австрийский военачальник граф Гюлэ попал в плен, но это не принесло Марбо большого удовлетворения. Его одолевали мысли о ста тысячах французов, оставленных в дюжине немецких крепостей — у них не было иной перспективы, кроме капитуляции.

Перед выходом из Эрфурта полковника инженерных войск Монфора и его несчастного капрала, который взорвал мост, вызвали к начальству и потребовали объяснить, каким образом был разрушен путь к спасению для 30 тысяч их товарищей. Результаты этого расследования в точности неизвестны, правда, Наполеон в конце концов снял с Монфора обвинение в том, что тот лично отдал приказ взрывать мост из страха попасть