По дороге домой Диана сидела тихо, как мышь. Я задавал себе вопрос, не прелюдия ли это к новой заявке на неординарность, которая выразится в том, что она скажет мне: «я передумала, номер с нами тремя в постели отменяется», – но я не мог слишком долго или слишком усиленно заниматься этим вопросом, потому что теперь я думал, как бы лучше подойти к ней с другим предложением, отчасти таким же заковыристым, как и первое.

– Диана, я хочу обратиться к тебе еще с одной просьбой.

– Чтобы… ты, я и Дэвид Палмер?

– Нет, я совсем о другом. Мне кажется, я разузнал об одном месте, где, возможно, закопан клад. Потребуется небольшая помощь, ты бы не составила мне компанию?

– Морис, как интересно, просто ужас! Что за клад? Как ты узнал о нем?

– Я наткнулся на кое-какие старинные документы, имеющие отношение к нашей гостинице, там говорится только о месте, куда все это положили, а что именно было спрятано, об этом нет ни слова. Конечно, может так случиться, что там и нет ничего.

– Ясно. Где это?

– Судя по всему, э-э… на том маленьком кладбище, если прямо по дороге от «Лесовика».

– В могиле? В гробу с каким-то мертвецом?

– Так утверждается в тех бумагах.

– И ты предлагаешь раскопать могилу и вскрыть чей-то гроб? – Она на лету схватывала мои мысли.

– Да. Это очень старая могила, так что, сама понимаешь, там ничего страшного уже нет. Только кости. И этот клад.

– Морис Оллингтон, ты окончательно спятил!

– Лично я так не думаю. Почему?

– Конечно, ты шутишь. Раскапывать могилы!

– Поверь, я говорю серьезно. Мне нужен этот клад. Как я уже сказал, там, может, совсем и нет ничего или что-нибудь совсем бесполезное, не угадаешь. Я обратился к тебе, потому что там надо будет светить фонарем и время от времени чем-нибудь помочь, а ты – единственный человек, к кому можно обратиться, другие просто дар речи потеряют, если предложить им такое.

Это произвело желаемый эффект, но все же ей хотелось еще поиграть в проницательность.

– Что-то не верится насчет того, чтобы светить фонарем и чем-то там помогать. Скажи честно, тебе просто нужен человек для компании? Ты боишься идти туда в одиночку?

Я кивнул с притворным раскаянием. Ее последнее замечание было, однако, не так уж далеко от истины; если на том кладбище вдруг произойдет что-нибудь из разряда неординарных событий, я хотел бы иметь кого-нибудь под боком, чтобы он был очевидцем. Но я не лгал, утверждая, что Диана – единственный человек, к которому я мог обратиться. И это был существенный реверанс в ее сторону.

– Для этого нужна ночь?

– Думаю, что да. А ты как считаешь? Там на дороге прохожие с утра до вечера, а на полях доблестные пахари на трудовой вахте. По моим подсчетам, на это уйдет где-то полчаса, не больше.

– На клад, я надеюсь, не наложено какое-нибудь проклятие или что-нибудь такое?

– Нет, избави бог, ничего подобного. Просто этому типу понадобилось местечко понадежней, куда запрятать.

– Ладно, тогда больше нет вопросов. Я иду с тобой. Наверное, это будет здорово.

– Во всяком случае, нервы себе пощекочем. Что если сегодня ночью? Нет смысла тянуть. Ты сможешь уйти из дома?

– Конечно смогу. Если я решила, значит, решила.

Я остановил машину на развилке. Мы условились, что я подъеду за ней к половине первого ночи и буду ждать недалеко от ее дома. По дороге в гостиницу я сделал остановку у кладбища и пригляделся повнимательнее к могиле Андерхилла. На первый взгляд особых трудностей не предвиделось: надгробный камень поднимать нет необходимости, а земля, когда я потыкал ее палкой, оказалась такой же рыхлой, как и везде в наших окрестностях. Возможно, ночью все будет восприниматься по-иному, но в пять часов пополудни в летний день кладбище ничуть не пугало, не навевало мыслей о дряхлости и гниении, лишь прогорклый запах и обветшалость царили вокруг, все заросло густыми кустами; правда, тот угол, где находилась могила Андерхилла, оказался исключением, он изобиловал не столько обломками могильных камней, сколько конфетными обертками и пивными банками.

Я заехал во двор «Лесовика», поднялся на жилую половину и начал с того, что налил себе полстаканчика, прежде чем мыться и переодеваться. Я сидел в кресле, невзрачном, но удобном, у камина лицом к окну, выходящему на передний двор. Шторы на нем были задернуты, но в комнату проникало достаточно света из второго окна слева от меня, где стояла девушка-француженка. В комнате Эми дальше по коридору надрывался проигрыватель, выдавая какие-то взрывы, гулкие удары и взвизги. Я слушал, а точнее, мирился с тем, что мне бьет по барабанным перепонкам, как вдруг шум резко оборвался. Потягивая свое виски, я ждал полуогорченно, когда будет поставлена новая пластинка. Какая тишина после рева и грохота; абсолютная тишина, если быть точным. И это не просто странно, это невозможно. Нет такой гостиницы, где тишина длится больше двух-трех секунд, за исключением четырех-пяти ночных часов – между тем моментом, когда отходит ко сну последний постоялец, и когда горничные начинают утреннюю приборку.

Я подошел к двери и открыл ее; не слышалось ни звука. А когда повернулся, то заметил, что комната выглядит как-то иначе; по крайней мере, что-то изменилось с тех пор, как я вошел в нее пять минут назад. Стало темнее. Но как такое могло случиться? Яркий, как прежде, солнечный свет лился внутрь через боковое окно. А во втором окне потемнело. Между шторами и по краям вообще не проглядывало никакого света. Такое тоже невозможно. Чувствуя пока что только сильное недоумение, я торопливо подошел к шторам и раздвинул их.

Снаружи стояла ночь, абсолютно черной показалась она сначала, как будто я открыл глаза на глубине в сотни саженей, у самого морского дна. Потом я увидел, что на самом деле темнота не настолько уж кромешная: луна, на три четверти полная, висела низко в небе и не было, по существу, никаких облаков. Горизонт и окрестности выглядели так, как в любую другую ночь, за исключением того, что куда-то подевался хвойный лесок, он больше не вырисовывался над линией холмов. На месте привычных глазу лугов и пастбищ теперь виднелись небольшие поля с посевами. А на переднем плане, прямо подо мной, больше не тянулась живая изгородь, не стояли телеграфные столбы и сама дорога сузилась до ухабистого проселка. Все замерло без движения, но это была все-таки живая картина, а не какое-то подобие безжизненной фотографии.

Я повернулся лицом к столовой, в которой все оставалось без изменений. Пять моих скульптурных человечков смотрели, как всегда, в пустоту перед собой, но впервые мне показалось, что я заметил нечто отчасти недоброжелательное в их безмятежности. Я перешел к боковому окну и увидел знакомую дневную картину. На моих глазах светло-синяя спортивная машина – «ТР-5», судя по виду, – появилась со стороны деревни и понеслась, резко увеличив скорость, но в полной тишине, по дороге к гостинице. Она пропала из виду, – конечно, – когда я вернулся к окну на фасаде.