Невозможно преувеличить важность этой темы. Смерть – первостепенная одержимость нашего времени, и нас уничтожает именно страх перед ней. Великие толкователи современной действительности – то есть ложной светскости – все оправдывают убийство. В глубине души даже пацифисты являются его сторонниками. Мир разделен на идеалистические лагеря, и любой провозглашенный идеал несет смерть другим идеалам, смерть всем, кого это касается. Люди фанатично готовы убивать или становиться жертвами. Никогда еще мир не был столь предан делу смерти и разрушения. Нигде во всем мире нет народа, свободного от упреков. Даже нейтральные страны, по причине их бессердечного торгашества и инертного безразличия, вносят свою лепту в этот смертельный рэкет. Такова высшая реальность нашего мира, подобного смерти, и с этим ужасом должен разбираться каждый, а не только законодательные собрания и правительства. Но где же он, этот каждый? Кто он? Кто отважен настолько, чтобы в решительный момент сказать «нет» – или даже выступить со своим «нет» заранее? Я чувствую, что книга Гуткинда адресована людям не нашего склада и поколения. Гуткинд, как Лоуренс, он человек переходной стадии, двуликий «герой-метафизик», с глубоким пониманием смотрящий назад и с восторгом – вперед. Он – из племени Плутона-Януса, о котором после открытия новой планеты не устают говорить немецкие астрологи[88]. Но если немецкий народ сливается в порыве к героической смерти, Гуткинд принимает на себя роль смелого метафизика, человека будущего, обращенного лицом к царству человеческому. Лейтмотивом становящегося человека будут тотальность, интеграция и единство. Сегодняшний человек переходного периода, раздвоенный между двумя мирами и несущий в себе лишь зародыш будущего, поистине обречен на муку двойственности.

Великое исследование Подсознательного, начатое Достоевским и впоследствии систематически продолженное Фрейдом и его учениками, имеет любопытное сходство с исследованием и развитием Нового Света в эпоху Ренессанса. Расширение известной вселенной всегда влечет за собой раздвоение в сознании. Мы знаем, как сошел на нет Ренессанс – в оргии мегаломании. «Современные» нации – Япония, Германия и Америка – сходят с ума подобным же образом. Более удивительных примеров шизофрении, чем в этих «передовых» странах, не сыскать. Ярость и грандиозность их деятельности всего лишь символ их импотенции, неспособности преодолеть раздвоение. Их колоссальная активность, ложно понимаемая как прогресс и просвещение, всего только средство распространения смерти, которую они несут в себе. Функция этих народов сводится к тому, чтобы сгноить до конца яйцо и уничтожить связь с утробой, способствуя появлению нового человека. Уже обреченные, они действуют подобно переносчикам опасной заразы, которая очистит землю для возникновения на ней нового образа жизни. Как говорит Гуткинд: «Только мертвые в этом мире проявляют силу и умеренность. Полностью открытый и очищенный от идолов мир – в нем нет смерти».

Мне, в действительности, трудно относиться к книге Гуткинда беспристрастно или критиковать ее объективно. Подобные ей я пишу каждый день моей жизни в моменты отдыха. По объему она не превышает ста страниц, и ее язык одновременно правилен, точен и непритязателен. Как и любая по-настоящему нужная книга, она выходит за рамки основной темы и замысла. Мне кажется, что она ставит себя под наиболее актуальным углом в пространстве и времени. Более чем любая другая книга, которую я читал, она появилась как раз в нужный момент. Листая ее, вы как будто переворачиваете страницы самой жизни – той, которую мы знаем и отрицаем, той, которую так и не прожили. Пророческое в ней не излагается в обычной напористой манере; напротив, глубокая уверенность тона создает своего рода аксиоматический транс, ощущение истины неявной и неколебимой. Книга правдива в высочайшем смысле этого слова, она основана на признании жизни, какова она есть, иными словами, она целиком и полностью на ее стороне. Такого рода согласие уже можно считать признанием космического принципа. Общую атмосферу этого произведения можно уподобить духовному равноденствию, в котором жизнь и смерть показаны в равновесии. Нужно ли добавлять, что как раз в такие моменты чудесная природа жизни обнаруживает себя во всей полноте и что как раз тогда весь ее порядок может менять свое направление или преодолеваться? Люди, оказавшие наибольшее влияние на человечество, стояли как раз на таких стыках истории, открывая истины, которые им было доверено огласить. За действиями этих титанов последовали огромные перемены; они изменили лицо мира и, более того, само его сердце! В каждом таком случае происходило чудо; тем не менее в процесс жизни всегда что-то вмешивалось, послание прерывалось, и ви́дение терялось. Это случалось так регулярно, что воспитало у большинства людей органический пессимизм. Из-за постоянного противостояния истины и иллюзии мир так и остался поделенным надвое. Оба этих начала вечно в человеке сосуществуют и создают в нем двойственность, кажущийся непреодолимым раскол. Еще более трагично то, что пример, подаваемый нам судьбами пионеров человеческого духа, раздробился на пустые символы и сервильный фетишизм. Сообщенный ими грандиозный импульс окостенел кандалами и наручниками глупого культа и религии. Вдохновленные высокими идеалами люди, конечно, понимали реальное значение этих титанов, но и оно, к сожалению, быстро выветривается, оборачиваясь религиозностью или искусством. Последнее расхолаживает не меньше религии, потому что, подобно ей, всегда утверждало торжество человека над воображаемым миром. Человек действия, безусловно, живет в реальном мире, но последний отличается такой узостью, что в конечном итоге становится еще более иллюзорным, чем воображаемый мир художника или религиозно настроенного индивидуума. «Мы еще не осмелились взглянуть в лицо миру как следует!» – пишет Гуткинд, и он совершенно прав. История человека культуры – это тоже одна долгая повесть, которую составляют уклонение от решений, поиск истины методом проб и ошибок, повторения и тупики. Время от времени отдельно взятый гений нащупывал правильный путь, но в одиночку по нему было не пройти! Жертвы на пути человечества, если они вообще имеют хоть какое-нибудь значение, доказывают, что настоящий прогресс достигается только всеми одновременно.

Ныне из самых несовместимых источников исходят мнения, сливающиеся в единое, а именно: тщетные повторения, характерные для эры «цивилизации», подходят к концу. Мы стоим на пороге нового образа жизни, при котором произойдет реализация ЧЕЛОВЕКА. Неурядицы, сопутствующие течению переходного века, ясно указывают на наступление нового духовного климата, в котором люди более не будут игнорировать свое тело, но, напротив, найдут подобающее для него место в теле мира. Господство человека над природой только сейчас начинает пониматься как нечто большее, чем просто техническое достижение: за жестоким утверждением власти и воли тлеют понимание, величие и долг ответственности. Неужели человек наконец осознает, что «все пути земные ведут на небо»?

Таким образом, полное разрушение культурного мира, которое, ввиду предстоящей нам катастрофы, ныне кажется более чем гарантированным, на самом деле скрытое благословение. Старые рельсы расы, религии и национальности обречены на слом, а на их месте впервые за историю мы увидим сообщество, основанное не на животном начале, а на человеческом, которое человек отвергал так долго. Борьба идет между инстинктом смерти и инстинктом жизни. Она не имеет ничего общего ни с культурой, ни с хлебом насущным, ни с идеологией, ни с вечным миром, ни с безопасностью. Раскол становится столь широк, что нам предстоит или саморазрушение, или общность, какой мы до сих пор не видели. С каждым новым конфликтом мы все более понимаем, что настоящая битва происходит внутри и является не чем иным, как войной между человеком реальным и идеальным. Идеальный человек должен сгинуть, и он определенно погибнет, ибо последние удерживающие его подпорки гнутся и скрипят. Человек, если ему суждено выжить, должен открыться и принять мир, принять целый свет во всей его «светскости». Потому что, как верно указывает Гуткинд, так называемое сублимированное убийство, или отказ от избыточности, – это даже хуже, чем то массовое убийство, которое мы сейчас устроили. Я особенно подчеркиваю этот аспект его книги, так как мне всегда казалось неопровержимым, что война справедлива и необходима до тех пор, пока люди настаивают на подавлении своих убийственных инстинктов. Война – это не бизнес, и не проклятие богов, и не неизбежность, она отражает наш внутренний раскол, проекцию наших подавленных страстей и ненависти.