— Сказки! Все они мошенницы. Соврут недорого возьмут. А ежели шибко крепкая окажется, то, как глянет на тебя своими гипнотическими глазищами, так вмиг сам портки ей последние отдашь и уйдёшь, пардон, сверкая голым задом.

— Твоя правда. Но уж больно мне охота с ней перемолвиться.

— Хм… — хмыкнул парень, остановился на оживлённом перекрёстке и задумчиво нахмурил лоб. Народ брезгливо косился на грязного Рыжика, а тому всё было по хрену. Он покумекал немного и решительно произнёс: — Ты мне сегодня помог, из лап этого торгаша выдрал. Значит, должок за мной есть. Я попробую помочь тебе найти эту особу. Попрошу пару шустрых знакомцев разузнать о ней. Имечко-то имеется у этой цыганки?

— Имя не знаю, но есть приметы… — жарко выдохнул я и описал женщину из прошлого Никитоса.

— Хорошо. Сделаю что смогу. Но могут потребоваться монеты. Сколько — скажу позже. Пока сам не ведаю.

— Благодарю.

— Пока не за что, — проронил дворянин, глянул в одну сторону улицы, потом в другую и спросил: — Ты сейчас куда направишься?

— Наверное, к Лурье.

— Тогда до встречи в «Де Бержераке».

Мы попрощались, после чего парень зашагал вдоль шеренги домов, густо испятнанных плесенью, словно несвежий мертвец трупными пятнами.

Кажись, мне с Рыжиком реально повезло. Пусть он и бабник, и поэт — посредственный, но в качестве помощника вполне может сгодиться.

Я расплылся в довольной усмешке комбинатора, а затем поймал извозчика. И следующие пару часов занимался своим гардеробом. Сперва посетил мастерскую Лурье, где прикупил фрак, брюки, белую сорочку, галстук, жилетку и цилиндр. А потом, уже в другой лавке, приобрёл лакированные штиблеты и «на закуску» взял карманные серебряные часы-луковица. В общем, приоделся по последней моде, спустив аж шестьдесят рублей! Охренеть!

Прибарахлившись, отправился домой в карете извозчика, поглядывая сквозь окно на чёрные тучи. Они так никуда и не ушли. Дрейфовали по тёмному небу, из-за чего город продолжал выглядеть так, будто сошёл с негатива. Серый, блёклый, суицидальный.

Меня начали одолевать невесёлые мыслишки. Вспомнилась лекция Сафронова. Кажется, на этой Земле вряд ли кто-то знает через какую щель можно пролезть в мой родной мир. А ежели кто-то и знает, так это, скорее всего, ребята из высшего аристократического общества. Пропуском же в этот клуб самой знатной знати и хруста французских булок служит милашка Елизавета Васильевна. Причём, она пропуск, который сам свалился мне на голову, привлечённый воплями Гришки. Везение? Да, наверное. Хотя профессор Сафронов утверждал обратное — дескать, «иммунитет» этой Земли убьёт иномирца. Ошибся? Очень на это надеюсь. Но, как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. Булки нельзя расслаблять.

Неожиданно мои мысли прервал вскочивший на подножку кареты щербатый веснушчатый мальчишка лет восьми в сползающей на лоб клетчатой мужской фуражке.

Он звонко заголосил, держась пальцами за дверь кареты:

— Дяденька, дяденька, дайте копеечку! Христом богом прошу! На хлебушек не хватает! Маменька моя померла от горячки, а папеньку лихие люди сгубили в холодной!

Я глянул на него через мутное стекло и увидел себя в его возрасте. Родители только что погибли, а бабушка всеми силами пытается их заменить. В висок остро кольнула жалость, а челюсти стиснулись так, что на желваках натянулась кожа.

Моя рука сама собой быстро вытащила из кармана серебряный рубль и показала его пареньку. У того аж глаза загорелись, осветив погружающуюся в густые вечерние сумерки улицу.

Мальчишка спрыгнул с подножки и вприпрыжку побежал за каретой. А я приоткрыл дверцу и швырнул ему монетку. Он проворно поймал её и метнулся к бордюру, чтобы не угодить под автомобиль, следующий за каретой.

На душе как-то стало теплее, хотя я и понимал, что паренёк легко мог надуть меня. Да и шут с ним. Как там у Пушкина? Ах, обмануть меня не сложно! Я сам обманываться рад. Хм, смотри-ка, помню ещё что-то со школы.

Мои губы раздвинулись в усмешке, а до ушей долетело электрическое жужжание разгорающихся уличных фонарей. Они осветили знакомую набережную и брызнули жёлтым на фасад доходного дома Круппа, возле коего остановилась карета.

Я расплатился с возницей и выбрался из транспорта. Тотчас ко мне бросился пожилой дворник, заметивший у меня в руках множество бумажных свёртков.

— Давайте подмогну, ваше благородие! — услужливо сказал он и мудро добавил: — Доброе дело, как говорится, питает и разум, и тело.

— Помоги, — разрешил я и передал жующему табак дворнику часть покупок, освободив одну руку. — На вот тебе пятиалтынный. Тело подпитать.

— Благодарствую.

Вдвоём мы отнесли мои покупки в квартиру, а уже в ней я в одиночестве развернул обновки и разложил их по дивану. Надевать их пока рано, до открытия кинематографа время ещё есть и надо бы провести его с пользой. Может, отужинать, а то живот уже начинает требовательно бурчать? Да, так и сделаю.

Придя к такой мысли, покинул апартаменты, снова вышел на улицу и увидел дворника в обществе плохо одетого мальчишки лет десяти-одиннадцати.

— Ваше благородие, вы уж не сердитесь на меня за незнание моё, но у вас же, вроде как, фамилия Шипицин? — прокряхтел дворник, держа в руках белый прямоугольный конверт.

— Угу.

— Тогда вот енто вам, — протянул он мне бумагу.

— Ты принёс? — настороженно спросил я у мальчишки, взяв конверт. — Кто тебе его дал?

— Не ведаю, хосподин, — пожал он худенькими плечами, щербато улыбнулся и принялся рьяно тараторить, явно с прицелом на «чаевые»: — Я туточки на ухлу вместе с Михейкой обувь хосподам чистил, а тут карета к нам подкатывает. Без хербов, без злата. По виду, наёмная. И рука, значится, из неё высовывается, да холос хриплый хутарит: «Письмецо вот на имя Шипицина снеси к доходному дому Круппа да передай кому-нибудь, дабы оно до хосподина ентого дошло». Я письмецо взял, ботинки дочистил и побех сюды.

— Лицо этого человека разглядел? А голос какой был: с повелительными, дворянскими нотками или скорее, как у простолюдина? Может, приметы какие углядел? Кольцо на пальце? Шрам? Волосатая ли была рука? — хмуро спросил я, осторожно вскрыв конверт. Вдруг сибирская язва?

— Лицо не разхлядел. А холос… холос навроде не был похож на хосподский. Рука, да, волосатая, большая, с мозолями. И более ничехо не рассмотрел, звиняйте, Христа ради.

— Ладно, и на том спасибо. На вот тебе за труды, — проронил я и дал ему пять копеек.

— Спасибо, ваше блахородие! — обрадованно прострекотал пацан, взял монетку и помчался прочь.

Я же двумя пальчиками, точно ядовитую змею, вытащил из конверта сложенный вдвое лист бумаги. Развернул его и увидел крупные печатные буквы, складывающиеся в коротенькое предложение: «Я