Нет, думал Хоукмун. Сейчас не время для действий, сейчас время для размышлений. Он твердо вознамерился осуществить идеи, крутившиеся где-то на периферии сознания, куда он пока что и сам не мог проникнуть. Пусть старые друзья с презрением относятся к его «игре в солдатики», он знал, что, расставляя фигурки на тысячи разных позиций, он, возможно, в какой-то момент выпустит на свободу те мысли, те смутные ощущения, которые помогут ему осознать истинную суть положения. А когда он постигнет суть, тогда он наверняка сможет отыскать живую Иссельду. И еще он почти не сомневался, что найдет и двоих детей – вероятно, мальчика и девочку. Его пять лет считали сумасшедшим, но он был совершенно уверен, что никакой он не безумец. Он полагал, что слишком хорошо знает себя: если бы он вдруг сошел с ума, то вел бы себя совсем не так, как описывали его друзья.

Граф Брасс и его свита уже махали остающимся в замке, проезжая через верхние ворота и пускаясь в долгий путь до Лондры.

Несмотря на все подозрения графа Брасса, Дориан Хоукмун по-прежнему питал к старому другу огромное почтение. Наблюдая за отъездом графа Брасса, он ощущал горечь сожаления. Беда Хоукмуна заключалась в том, что он больше не умел выражать те чувства, которые испытывал. Настолько глубоко погрузился он в размышления, настолько был поглощен задачей, которую пытался решить, одержимо переставляя по доске крошечные фигурки.

Хоукмун так и смотрел вслед графу Брассу и его отряду, пока те спускались по спиральным улицам Эг-Морта. На тротуарах стоял народ, желавший графу счастливого пути. Наконец отряд добрался до городской стены и поскакал по широкой дороге через болота. Хоукмун смотрел вслед отряду, пока тот не скрылся из виду, после чего снова сосредоточил внимание на фигурках с доски.

В данный момент он проигрывал вариант, когда Черный Камень оказался вставлен в голову не ему, а Оладану из Булгарских гор и не было возможности призвать на помощь Легион Рассвета. Возможно ли в таком случае поражение Темной Империи? И если поражение возможно, каким образом его добиться? Он подошел к моменту, до которого доходил уже сотни раз, и снова принялся переигрывать битву за Лондру. Но на этот раз его осенило, что его самого могут убить. Спасет ли его смерть жизнь Иссельды?

Если он надеялся, снова и снова переиначивая события прошлого, отыскать способ к воплощению истины, скрытой, как он считал, в его сознании, он снова не преуспел. Он завершил все тактические ходы, отметил возникновение новых вероятностей и принялся размышлять над очередным вариантом. Как бы ему хотелось, чтобы Боженталь уцелел в битве за Лондру. Боженталь столько знал, он помог бы ему выстроить верную цепочку рассуждений.

Кроме того, ему могли бы помочь посланцы Рунного посоха, Воин из гагата-и-золота, Орланд Фанк или мистический Джехамия Коналиас, утверждавший, что сам он даже не человек. Хоукмун призывал их на помощь темными ночами, только они так и не приходили. Рунному посоху сейчас ничто не угрожало, и они не нуждались в помощи Хоукмуна. Он чувствовал себя брошенным на произвол судьбы, хотя умом понимал, что они ничем ему не обязаны.

Однако возникал вопрос: имеет ли Рунный посох отношение к тому, что случилось с Хоукмуном, к тому, что происходит с ним теперь? Не нависла ли над диковинным артефактом новая угроза? Не вызвал ли он к жизни новую цепочку событий, не рисует ли новый узор судьбы? Хоукмуна не покидало ощущение, что в его нынешнем положении кроется нечто большее, чем можно увидеть в простых фактах. Рунный посох и его слуги управляли им, как он теперь управляет игрушечными солдатиками. Уж не используют ли его снова? И не по этой ли причине он сосредоточился на моделях людей, обманывая себя, будто он что-то контролирует, тогда как на самом деле контролируют его?

Он отбросил от себя подобные мысли. Ему необходимо заняться проверкой новых предположений.

Вот так Хоукмун всеми силами отказывался посмотреть в глаза правде.

Притворяясь, будто занимается поисками истины, притворяясь, что преследует своими упражнениями одну-единственную цель, он бежал правды. Потому что вся правда о его нынешнем положении была ему невыносима.

Впрочем, люди поступают так испокон веку.

Прошел месяц.

Двадцать возможных сценариев судьбы были проиграны на макете Хоукмуна. Но Иссельда не стала ближе к нему, даже во сне.

Небритый, с покрасневшими глазами, с нечистой, шелушащейся кожей, ослабевший от недоедания, вялый от нехватки физических упражнений, Дориан Хоукмун совсем не походил на прежнего героя – ни разумом, ни характером, ни даже телом. Он выглядел на тридцать лет старше своего возраста. Одежда на нем, грязная, вытертая, дурно пахнущая, превратилась в нищенские обноски. Немытые патлы сальными прядями спадали на лицо. В бороде торчал не поддающийся определению мусор. Хоукмун сипел, бормотал что-то себе под нос, заходился кашлем. Его слуги всеми правдами и неправдами избегали его. Он не имел причин звать их, поэтому и не замечал их отсутствия.

Он изменился до неузнаваемости, этот человек, которого некогда величали героем Кёльна, защитником Рунного посоха, великим воином, сумевшим повести за собой угнетенных и с ними одержать победу над Темной Империей.

Жизнь ускользала от него, хотя он сам этого не сознавал.

Одержимый поиском иных вариантов развития судьбы, он был близок к тому, чтобы положить конец собственной, – он уничтожал себя.

Сны его изменились. И, поскольку они изменились, он стал спать даже меньше, чем прежде. В его снах звучало четыре имени. Одно из них было Джон Дейкер, но гораздо чаще он ощущал близость других имен: Эрикёзе и Урлик. И лишь четвертое имя ускользало от него, хотя он и знал, что оно рядом. Проснувшись, он никогда не мог вспомнить четвертое имя. Он начал интересоваться всерьез, существует ли такое явление, как реинкарнация. Может, он вспоминает прежние жизни? Этот вывод подсказывала ему интуиция. Впрочем, здравый смысл не мог примириться с подобной идеей.

Во снах он время от времени встречал Иссельду. Во снах он вечно был встревожен чем-то, вечно придавлен ощущением тяжкой ноши, вины. Он постоянно чувствовал, что обязан что-то сделать, только никак не мог вспомнить, что именно. Неужели он проживал другие жизни, столь же трагичные, как эта? Мысль о том, что трагедия длится вечно, оказалась для него слишком тяжела. Он гнал ее прочь раньше, чем успевал додумать до конца.

И всё же идеи эти были смутно знакомы ему. Где он слышал о них? В других, более ранних, снах? В каких-то разговорах? От Боженталя? В Днарке, далеком городе Рунного посоха?

Он начал ощущать надвигающуюся угрозу. Он начал сознавать ужас. Даже фигурки на игровой доске были частично позабыты. Он начал видеть тени, двигавшиеся на периферии зрения.

Откуда взялся этот страх?

Он решил, что, наверное, уже приблизился к тому, чтобы открыть правду об Иссельде, но некие силы стараются его остановить, силы, способные убить его в тот миг, когда он вот-вот поймет, как ее найти.