Хоукмун оглядел свою покрытую коркой грязи одежду. На нем больше не было доспеха.

– Мне бы помыться и тоже лечь, – сказал он. Он пристально поглядел на графа Брасса, затем улыбнулся. – Знаешь, я был уверен, что ты погиб в битве за Лондру.

– Да, – отозвался граф Брасс тем же встревоженным тоном. – Я знаю. Но теперь тебе ясно, что я не призрак, правда?

– Совершенно верно! – Хоукмун рассмеялся от радости. – Замыслы Калана в итоге сослужили нам добрую службу, верно?

Граф Брасс нахмурился.

– Полагаю, так и есть, – произнес он неуверенно, словно не вполне понимал, о чем толкует Хоукмун.

– Вот только сам он улизнул, – продолжал Хоукмун. – Возможно, он снова нас потревожит.

– Улизнул? Нет. Он совершил самоубийство сразу после того, как вытащил у тебя из головы Черный Камень. Это из-за него страдал твой разум.

Хоукмуна охватил страх.

– Так ты ничего не помнишь о наших недавних приключениях? – Он подошел к камину, у которого грелся граф Брасс.

– Приключениях? Ты говоришь о случае в трясине? Ты ускакал, словно в забытьи, бормоча что-то о том, как ты видел меня где-то на болоте. Ведла заметил, как ты уезжал, и он предупредил меня. Потому-то мы и собрали поисковый отряд и едва успели…

Хоукмун пристально смотрел на графа Брасса, затем отвернулся. Неужели остальное ему пригрезилось? Неужели он действительно сходил с ума?

– А сколько времени я… был в этом забытьи, граф Брасс?

– Ну как же, с самой битвы за Лондру. Когда Черный Камень удалили, ты какое-то время казался вполне разумным. Но потом начал говорить об Иссельде так, словно она жива. А о некоторых живых говорил так, словно они умерли, обо мне, например. И это не удивительно, ведь ты жил в таком напряжении из-за Черного Камня…

– Иссельда! – воскликнул Хоукмун, охваченный горем. – Ты сказал, она умерла?

– Да, погибла в битве за Лондру, сражаясь наравне с другими воинами, она пала…

– Но как же дети… дети… – Хоукмун силился вспомнить имена своих детей. – Как же их звали? Никак не могу вспомнить…

Граф Брасс тяжко вздохнул и опустил на плечо Хоукмуна руку в латной перчатке.

– И о детях ты тоже говорил. Только не было никаких детей. Откуда бы им взяться?

– Не было детей…

Хоукмун ощутил странную пустоту. Он силился вспомнить слова, которые сам недавно произносил. «Я отдал бы что угодно, чтобы граф Брасс снова был жив…»

И вот теперь граф Брасс снова жив, а его любовь, его прекрасная Иссельда, его дети, они отправились в забвение – они даже и не существовали все эти пять лет, прошедших с битвы за Лондру.

– Ты кажешься более рассудительным, – заметил граф Брасс. – Я давно уже надеялся, что твой разум выздоровеет. Похоже, теперь ты исцелился.

– Исцелился? – Это слово было такой насмешкой. Хоукмун снова обернулся к графу Брассу, чтобы видеть его лицо. – И все в замке Брасс – и во всем Камарге – считали меня сумасшедшим?

– Ну, «сумасшедший» слишком сильное слово, – угрюмо заметил граф Брасс. – Ты находился в каком-то трансе, ты словно грезил событиями, которые немного отличались от тех, что происходили на самом деле… описать точнее я не могу. Если бы был жив Боженталь, наверное, он смог бы всё объяснить лучше. Может быть, он даже нашел бы способ тебе помочь. – Граф Брасс покачал тяжелой рыжеволосой головой. – Не знаю, Хоукмун.

– Но теперь я здоров, – горестно проговорил Хоукмун.

– Да, кажется, так и есть.

– Наверное, в этой реальности мне лучше бы быть безумным. – Хоукмун, тяжело шагая, направился к лестнице. – О, как же тяжела эта ноша.

Но ведь не может же быть, что всё это просто яркий сон? Ведь Иссельда была живой и дети тоже жили?

Однако воспоминания уже стирались, как стираются воспоминая о снах. У подножья лестницы Хоукмун снова обернулся к графу Брассу, который так и стоял у камина, печально опустив голову.

– Мы живы, ты и я? А наши друзья погибли. Твоя дочь погибла. Ты прав, граф Брасс, – многое потеряли мы в битве за Лондру. И твоих внуков мы тоже потеряли.

– Да, – едва слышно отозвался граф Брасс. – Можно сказать, мы лишились будущего.

Почти семь лет миновало с великой битвы за Лондру, когда Темной Империи был сломан хребет. И многое успело случиться за эти семь лет. Пять из них Дориан Хоукмун, герцог Кёльнский, страдал от безумия. Даже теперь, когда он уже два года как выздоровел, он не совсем походил на того человека, который так храбро сражался за дело Рунного посоха. Он сделался угрюмым, погруженным в себя, одиноким. Даже его старинный друг, граф Брасс, единственный выживший вместе с ним в том сражении, с трудом его узнавал.

– Это всё из-за гибели его товарищей, из-за гибели Иссельды, – шептались между собой полные сострадания обитатели возрожденного Эг-Морта. И печально глядели Дориану Хоукмуну вслед, когда он, одинокий, в очередной раз ехал через городские ворота, через широкий Камарг, через болота, где кружили гигантские алые фламинго и паслись белые быки.

А Дориан Хоукмун взбирался на невысокий холм, поднимавшийся посреди болота, здесь он спешивался и заводил лошадь наверх, где останавливался среди руин старинной церкви, построенной еще до Трагического Тысячелетия.

Он оглядывал колышущиеся волны камышей и подернутые рябью заводи, прислушивался к меланхолическим, скорбным завываниям мистраля, вторившего скорби в его глазах.

И он старался вспомнить один сон.

Сон об Иссельде и двух детях, чьи имена он не мог назвать. А были ли у них имена в том сне?

Глупый сон о том, как всё могло бы быть, если бы Иссельда выжила в битве за Лондру.

И по временам, когда солнце поднималось над широкими болотами или над заводями начинал накрапывать дождь, Хоукмун забирался на самую высокую часть стены разрушенной церкви, тянулся руками к рваным облакам, стремительно несущимся по темнеющему небу, и кричал ветру ее имя:

– Иссельда! Иссельда!

И его крик подхватывали птицы, несущиеся по небу вместе с ветром.

– Иссельда!

После Хоукмун обычно ронял голову на грудь и рыдал, не понимая, почему он до сих пор, несмотря на всю столь очевидную правду, чувствует, что однажды снова обретет утраченную любовь.

Почему его все равно терзает вопрос, если ли такие места – может быть, на какой-то иной Земле, – где мертвые до сих пор живы? Несомненно, подобная одержимость доказывает только то, что следы безумия всё еще сохранились?

Тогда он вздыхал и утирал лицо, чтобы никто, встретив его, не догадался, что он предавался горю, после чего садился верхом, а затем, с наступлением сумерек, скакал обратно в замок Брасс, где его ждал старый друг.