Чтобы подкрепить политику «выжженной земли», провозглашенную Сталиным 3 июля 1941 г. и введенную партийными и государственными органами директивой ЦК и Совнаркома уже 29 июня 1941 г., формировались так называемые «истребительные батальоны» из членов партии и комсомола и верных системе элементов.[107]Их задача состояла в том, чтобы осуществлять в угрожаемых врагом центрах и городах страны разрушения максимально возможного масштаба. По приказу Ставки Верховного Главнокомандования, под руководством Главного военно-инженерного управления и во взаимодействии с фронтовыми штабами, например, в Харькове, Киеве и других городах создавались и оперативные саперные отряды с единственной целью — взрывать или минировать все основные объекты и здания в регионе.[108]Кроме того, генерал-полковником Волкогоновым опубликован приказ № 0428 Ставки Верховного Главнокомандования от 17 ноября 1941 г. В этом «страшном приказе», характерном своей «жестокостью», Сталин распорядился сформировать в каждом полку особые поджигательские команды, которые и в случае вынужденного отступления должны были совместно с партизанами и диверсантами «разрушать и сжигать дотла» все без исключения человеческие селения и жилища в немецком тылу на расстоянии 40–60 километров в глубину и на 20–30 километров вправо и влево от дорог. В этом разрушительном деле должны были участвовать соединенные силы авиации и артиллерии. Никакой оглядки на жившее ведь и здесь население, лишавшееся своего последнего убежища и изгонявшееся в ледяные заснеженные пустыни, не предусматривалось. «Ведь горели деревни и дома там, где немцев не было, — пишет Волкогонов. — Где были оккупанты, поджечь было непросто.» «Пылали потемневшие крестьянские избенки. Матери в ужасе прижимали к себе плачущих детей. Стоял стон над многострадальными деревнями Отечества.» Сталинский приказ, переданный фронтовым и армейским штабам, очевидно, исполнялся уже загодя, как показывают захваченные немцами документы о «систематических поджогах». Так, например, начальник штаба 1322-го стрелкового полка майор Жарков уже 17 ноября 1941 г. дал 1-му батальону боевое задание — будущей ночью сжечь деревни у Барыкова, Лутовинова и Крюковки и уничтожить людей (солдат и гражданских лиц), которые пожелают покинуть дома, гранатами и огнестрельным оружием.

Бесчувствие Сталина к страданиям населения проявилось и в приказе, который он отдал 21 сентября 1941 г. командующему войсками под Ленинградом генералу армии Жукову, членам Военного совета Жданову и Кузнецову, а также представителю НКВД Меркулову. Повод не скрывается, но и не вызывает особого доверия. Во всяком случае, указанные лица донесли, что немецкие войска посылают вперед к Ленинграду «стариков, старух, женщин и детей» с просьбой к большевикам сдать Ленинград и установить мир. Сталин отреагировал в привычной манере, «предельно жестоко» и с угрозой, что тех «в наших рядах», которые не сочтут возможным применить оружие «к такого рода делегатам», «надо уничтожать… ибо они опаснее немецких фашистов». Его «совет», а в действительности приказ, переданный начальником Генерального штаба Красной Армии маршалом Советского Союза Шапошниковым, гласил: «Не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам… Бейте вовсю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами. Никакой пощады ни немецким мерзавцам, ни их делегатам, кто бы они ни были». Командирам и комиссарам дивизий и полков в Ленинграде этот приказ Сталина об огне по старикам, женщинам и детям был передан незамедлительно.

Бесчеловечное отношение Сталина и его режима к собственному населению проявилось в полной мере, когда в 1943 г. немецкие войска начали отступать и советские войска шаг за шагом возвращали себе оккупированные прежде территории. По пятам за частями Красной Армии всюду следовали пограничные войска и части НКВД для охраны тыла, которые имели задание принять «чекистские меры», чтобы очистить «до конца от вражеских элементов и их пособников», от «агентов врага и прочих враждебных элементов» «всю освобожденную от оккупантов территорию», особенно города и населенные пункты, «нормализовать» и «восстановить» ситуацию и навести в тылу сражающегося фронта «революционный порядок». Что это должно было означать, достаточно ясно показала практика советских органов безопасности: расстрел, невзирая на возраст и пол, всех жителей и обитателей, которые поддерживали хотя бы терпимые отношения с немецкой оккупационной властью или ее солдатами. Теперь жертвами чисток со стороны органов НКВД стали сотни тысяч — количество, сравнимое с числом жертв оперативных групп охранной полиции и СД с немецкой стороны, если не превосходящее его.

Ужасная судьба ожидала кавказские народы — калмыков, карачаевцев, чеченцев, ингушей, балкар, часть кабардинского народа, а также крымских татар за их сотрудничество с германской оккупационной властью. После первых, уже глубоких и кровавых волн чистки эти народы по решениям Сталина, Политбюро ЦК ВКП(б) и Государственного Комитета Обороны (ГКО) в 1943-44 гг. вырвали из их исконных мест проживания и депортировали либо в концлагеря в суровых районах Сибири и к северу от Полярного круга, либо в Среднюю Азию, там рассеяли, тем самым лишили их национальной индивидуальности и впредь обращались с ними практически как с заключенными. Десятки тысяч стали жертвами этого, по словам Хрущева в 1956 г., «массового беззакония», в котором он сам принимал участие, преступления, которое осуществлялось с использованием столь же коварных, как и жестоких методов, с обычными сопутствующими явлениями в виде расстрелов и систематического рассоединения семей. Здесь налицо однозначный факт геноцида, согласно определению Конвенции о предупреждении геноцида и наказании за него, принятой ООН в 1948 г., а в 1954 г. ратифицированной и руководством СССР.

Кто действовал так безжалостно даже против своего гражданского населения, тот, естественно, не мог знать жалости и в отношении собственных солдат. Это можно показать по многим характерным действиям. Например, распространенным явлением в Красной Армии было, что солдаты перед серьезными наступлениями сами причиняли себе увечья, чтобы избежать боевых действий. Самострелы, встречавшиеся во всех частях, как вновь и вновь вытекает из документов, как правило, расстреливались, по приговору военных трибуналов или без него — это в советских условиях было несущественно. Число осужденных за самострелы, значительное уже в 1941 г., скачкообразно возросло в 1942 г.: на Калининском, Юго-Западном и Северном фронтах с января по май 1942 г. — почти вдвое, на Северо-Западном фронте за тот же период — в 9 раз. Главный военный прокурор Красной Армии корпусной юрист Носов 18 июля 1942 г. избрал поводом для вмешательства не то, например, обстоятельство, что на «этапах», то есть в полевых лазаретах и военных госпиталях тыла, находились «иногда сотни самострелов», а то, что лишь немногие из подобных случаев вскрывались на передовой, в пунктах первой медицинской помощи (ППМ) и медсанбатах (МСБ). Его приказом № 0110 военным прокурорам фронтов и армий предписывалось действовать не задним числом, как было всегда до сих пор, но уже в период подготовки или непосредственно после начала активных боевых действий изобличить нескольких самострелов, осудить их и затем, чтобы достичь максимальной меры устрашения, немедленно расстрелять «перед строем». Запугивание — таков был и в этой сфере принцип, чтобы вызвать среди солдат Красной Армии «массовый героизм» и «советский патриотизм». В отличие от условий в германском Вермахте, где солдат лишь в исключительных случаях подозревали в совершении так называемых самострелов, в Красной Армии в принципе заведомо подвергалась подозрению широкая масса солдат. Даже в раненом или больном состоянии их, согласно подписанному генерал-лейтенантом Хрулевым приказу наркома обороны № 111 от 12 апреля 1942 г., должны были подозревать и преследовать как самострелов вплоть до санитарных учреждений.