Володя сегодня второй раз проиграл в схватке с немцем – и второй раз его выручили. Клиховский перевалил незнакомца на спину. Володя кашлял.

– Не забудьте о моей услуге, – деловито сказал ему Клиховский.

Он обшаривал карманы незнакомца. Портсигар. Зажигалка. Пистолет «зауэр». Ручной фонарик. Эсэсовский нож с гравировкой «Meine Ehre heist Treue». Больше ничего. Клиховский посветил фонариком немцу в лицо.

– Не Людерс и не Зигги, – хрипло сказал Володя. – Вы его з-знаете?

– Да, – кивнул Клиховский. – Это Гуго фон Дитц, адъютант гауляйтера.

– Вот так удача!.. – изумился Володя.

Он поднялся, хотя голова у него ещё кружилась.

Вдвоём они подтащили фон Дитца к стене и усадили, прислонив спиной. Володя вытянул из петель пальто фон Дитца крепкий пояс и крест-накрест связал адъютанту руки. Фон Дитц зашевелился и застонал, приходя в себя.

– Не слепите глаза, – сощурился он.

Клиховский убрал луч и положил фонарик на землю вверх рефлектором.

– Вы работаете на га-гауляйтера? – без подготовки спросил Володя.

Фон Диц помедлил.

– Да, – неохотно признал он.

Он оглядывал русского парня, взявшего его в плен. Что ж, печально, как и всё в этой нелепой жизни. Конечно, в своей стране большевики истребили высшее сословие, и глупо надеяться, что последним противником прусского аристократа Гуго фон Дитца будет дворянин, но этот парень даже не офицер!

– Где сейчас на-находится гауляйтер?

Фон Дитц не видел смысла скрывать. Во-первых, его ответ уже ничего не изменит в судьбе гауляйтера. А во-вторых, пускай господин Кох катится ко всем чертям в преисподнюю – вдогонку за своим фюрером.

– Он в убежище на подземном объекте «HAST».

– А где вход?

– Я не знаю адреса, – усмехнулся фон Дитц. – Я не почтмейстер.

– Тогда вам придётся по-показать.

– Я покажу, – не стал спорить фон Дитц.

Гауляйтер Кох всегда нравился ему. Сообразительный, рачительный, напрочь лишённый мстительности. Таким и должен быть правильный слуга. Ведь Кох – слуга, простолюдин с Рейна. Он служил фюреру умело и преданно: ловил желания на лету и делал больше, чем приказывают. Конечно, воровал, но слуги всегда воруют – на этот счёт фон Дитц иллюзий не имел.

Мужчины из рода фон Дитцев в течение трёх веков командовали полками у различных герцогов, курфюрстов и кайзеров, а в жёны брали девушек из Саксонии, чтобы их изяществом смягчить суровое прусское воспитание. Ко временам Бисмарка род совсем обеднел. Но Гуго фон Дитц при гауляйтере Кохе стал обладателем фольварков, мастерских и рыбоконсервной фабрики. У него появились особняк с большим гаражом неподалёку от Эрих-Кохплац в Кёнигсберге, свой самолёт в ангаре Девау, охотничьи угодья в Роминтенской пуще, вилла на побережье в Раушене и яхта. Его любовница пела в опере, и в лучшем офицерском казино ему всегда предоставляли кредит.

Гауляйтер Кох покровительствовал ему, однако фон Дитц трезво понимал причины. У Коха, слуги, не было врождённого достоинства аристократа, не было модного интереса к аэропланам, глиссерам и гоночным автомобилям, не было уверенности, что самые красивые женщины непременно выберут именно его. Нацисты были правы в том, что господство – в природе человека. Да, Кох принадлежал к народу господ, но не к человеческому виду повелителей. Одаривая фон Дитца, он как бы доказывал самому себе своё превосходство. А фон Дитц принимал дары, потому что это было в его природе, но дарителя не уважал. И жертвовать жизнью ради него намерения не имел. Он хотел, чтобы русские просто не помешали ему сделать нужный шаг.

А Володя торопился продолжить допрос, пока пленник говорит:

– Зачем вы пришли сюда, го-господин Дитц?

– За племянницей Людерса. Старик потребовал взять её с нами.

– Куда с вами? – похолодел Володя.

– Людерс и гауляйтер выйдут в море. Там их подберёт судно. Разумеется, Людерс не вернётся домой. И он пожелал захватить с собой племянницу.

Фон Дитц подумал, что идея бегства в Уругвай или Аргентину сама по себе неплохая. Но что лично ему делать в Монтевидео или Буэнос-Айресе? Водить такси? Жить в съёмной конуре в трущобах? Раз в месяц покупать проститутку? Жалкая участь. Тем более что даже она теперь недоступна. У русских его ждёт пуля в затылок. В лучшем случае тюрьма или Сибирь.

– А где Лигуэт? – из полумрака спросил Клиховский.

Володя посмотрел на него с непониманием. Фон Дитц шевельнулся.

– Мне знаком ваш голос, – сказал он. – Покажитесь.

Клиховский поправил фонарь, чтобы его лицо попало в луч.

– А, это вы… – протянул фон Дитц. – Восхищён вашей потрясающей живучестью! Значит, не напрасно я избавил вас от петли в Штутгофе.

– Где Лигуэт? – бесстрастно повторил Клиховский.

– Ваша игрушка у Людерса, – печально улыбнулся фон Дитц. – Этот простак намеревается снова торжественно вручить её гауляйтеру.

– Про что вы го-говорите? – вклинился Володя.

– О, это такая давняя история… – вздохнул фон Дитц. – Господин солдат, дайте мне сигарету. Только мою, пожалуйста, русские не для меня.

Володя раскрыл портсигар фон Дитца и вынул сигарету.

– Разрешите я сам возьму, – виновато сказал фон Дитц. – Чужие пальцы, знаете ли… Я брезглив.

Володя фыркнул и протянул портсигар. Фон Дитц поднял связанные руки, неловко выколупал сигарету и сунул в рот. Володя чиркнул зажигалкой.

Лицо немца, озарённое огоньком зажигалки, внезапно исказилось. Рот страдальчески изогнулся, и сигарета выпала. Глаза полезли из орбит, точно их изнутри выпирала какая-то сила. Фон Дитц захрипел, оседая набок.

«Яд!» – понял Володя. В сигарете адъютанта была ампула с ядом!

Володя схватил немца за одежду на груди, словно мог удержать от смерти, как от падения. Но фон Дитца уже трясло в агонии.

А Клиховский смотрел на умирающего адъютанта с мистическим ужасом. Клиховского словно опять возносило на какой-то тёмной и мощной волне. Всё это уже однажды произошло! Когда-то он уже терял проводника к Лигуэту!.. Ощущение можно было принять за дежавю, но Клиховский совершенно точно знал: пробуждённое воспоминание – не из его жизни. Оно из жизни предка, из родового наследия… или из родового проклятия. В перемещении смутных пространств и неясных образов медленно всплыло забытое имя: Хубберт!

В этой келье даже в полдень царил полумрак: тонкие роговые пластины в резном переплёте каменной рамы почти не пропускали света. В замке было зябко и летом, а зимой зуб на зуб не попадал, и перед работой Сигельд отогревал чернильницу на груди под накидкой-юбервурфом. Иней затягивал тёмные углы каморки, свод зарос изморозью, и багровые кирпичи от стужи казались сизыми, как мороженое мясо. Но Рето не роптал и ни о чём не жалел. Может, его согревала близость Сигельда. А может, солнце Палестины.