Вот так. Она обиделась, и сильно. А ведь этого следовало ожидать вообще-то. И не будь я таким черствым и эгоистичным сухарем, зацикленным только на своих проблемах и своей паранойе, то предвидел бы это. Перестал я с некоторых пор учитывать человеческие эмоции. Особенно женские. Она чувствует себя ненужной, обузой для нас. Единственный раз ей представился шанс сделать что-то полезное для всех, но и тот я у нее забрал. Это, должно быть, очень неприятно, а то и больно. Но вот как ей теперь объяснить свои мотивы, если я даже себе их толком объяснить не мог? Про уникальность этой крови, про свои дикие подозрения… Действовал я по наитию, будто кто под руку меня толкнул, а сейчас оправдываться? Нет, не стану. Хочет обижаться – пускай! Я ей не нянька, в конце концов!

Но, уже приняв такое решение, я вдруг, неожиданно даже для самого себя, спросил:

– А вы бы себе доверяли на моем месте? Черт его знает, что с вами сделал Сид! Возможно, это было вживление бомбы, как у вашего директора, а может, нечто более тонкое, хитрое. Я знаю, на что способен этот гад, а потому и от вас, уж простите, можно ожидать любой гадости. Мог ли я рисковать единственной порцией этой уникальной крови в таком случае? Ну, сами посудите?

Вообще-то апеллировать к логике в спорах с обиженной женщиной – не самая лучшая тактика, но тут она неожиданно дала эффект. Боевой пыл в глазах Козыревой угас, плечи ее опустились, она как-то даже пожухла вся, будто снег под лучами мартовского солнца.

«Вот только плакать не начинай!» – умолял я мысленно, но она меня не услышала: из глаз потекли слезы. И чем дальше, тем сильнее. Дикий стресс, нервное напряжение, страх, переживание, ошеломление, обида, горе – все спрессовалось для нее меньше чем в один день. Так что срыв был лишь вопросом времени, и хорошо, что он получился именно таким: слезы – лучшая разрядка в подобных ситуациях.

Вот только я никогда не умел утешать плачущих женщин, даже когда еще не был таким вот монстром, частично Измененным с невероятной по составу кровью. Я осторожно, будто опасаясь, что она меня укусит, приобнял ее за плечи, а она вдруг в каком-то отчаянном порыве резко развернулась и прижалась к моей груди, продолжая рыдать. Я делал все так, как видел в фильмах: поглаживал ее по волосам, похлопывал по спине, нес обычную для таких случаев чушь, что мы справимся, со всем разберемся, и все будет хорошо. Войдя в эту роль не слишком умелого утешителя, я оказался совершенно не готов к отклонению от сценария, когда она отняла заплаканное лицо от моей груди, подняла на меня глаза и вдруг поцеловала – страстно и тоже отчаянно, будто в последний раз. Хотя кто в те мгновения мог с железной уверенностью сказать, что это не так?

Зря я, наверное, в тот момент ответил – такое развитие событий только все усложняло. Но, боюсь, если б я этого не сделал, она могла бы и вовсе рассыпаться на части, да так, что не соберешь… Как бы то ни было, оправдываться не стану – произошло то, что произошло, и мне теперь придется иметь дело с последствиями.

* * *

Давно у меня этого не было. Пожалуй, слишком давно. Когда все закончилось, до меня вдруг дошло, в сколь сильном нервном напряжении пребывал до сих пор я сам. Не стану врать, что оно исчезло, – нет. Но существенно схлынуло, отодвинув ситуацию от точки кипения. Даже голова как будто стала меньше болеть, и тошнота отступила. Такой вот терапевтический эффект, в котором я нуждался, пожалуй, не меньше, чем Лариса. Обычно после секса отворачиваются и засыпают как раз мужчины, а женщины, которым хочется поговорить, обижаются. Но тут она оказалась настолько вымотана и физически, и морально, что буквально вырубилась. Должен признаться, что воспринял это с немалым облегчением: только разговоров мне сейчас не хватало! Вот что я мог ей сказать? Что это был абсолютно непреднамеренный с моей стороны эпизод, который никогда больше не повторится?

И это правда, но не потому, что я бессердечная сволочь. Вернее, не только потому. Просто любовь (хоть моя, хоть ко мне) последние годы с удручающим постоянством несет смерть. Видимо, путь, которым я иду по жизни, категорически несовместим с этим чувством, и каждый раз, когда я забываю об этом, мне с неумолимой жестокостью напоминается – нельзя! Смерть исходит от меня, как чумная зараза, которую я разношу, подобно пациенту-ноль. Зачем Ларисе такое счастье?

Я оделся, сделал себе кофе, но выпить не смог: первый же глоток вдруг вызвал во мне сильнейший рвотный позыв. Я едва успел добежать до совмещенного с ванной туалета, как меня буквально вывернуло наизнанку. Когда приступ прошел, моим следующим привалом стал умывальник. Сполоснув лицо и рот, я встал, опираясь на раковину дрожащими руками. В висках стучала тупая боль. Что еще за новости сельской жизни?! Кровь пророка так действует? Как выяснилось буквально тут же, это были только цветочки. А в качестве ягодок резко усилилась боль, в глазах помутилось и подломились колени. В тщетной попытке удержаться на ногах я схватился за подвернувшуюся клеенчатую занавеску ванной. Естественно, она меня не удержала, и стоявший враспор карниз упал вместе со мной. Мне еще повезло, что я не ударился головой о край ванны, но в остальном везением и не пахло. Я сжал зубы, чтобы не заорать от резкой боли, пронзившей меня. Тело мое выгнулось дугой, из прокушенной губы потекла кровь, а глаза по-прежнему ничего не видели – их будто туманом заволокло. Да что творится-то, черт возьми?!

И в этот миг перед моими практически невидящими глазами понеслась цепочка образов, быстро сменяющих друг друга. Павел с остановившимся взглядом, а рядом какие-то незнакомые люди… Пистолет в его руке, направленный прямо в лоб кому-то, из чьих глаз я вижу эту картину… Я лежу и не могу пошевелиться, а в поле моего зрения возникает Лариса со шприцем… Снова я – стою с окровавленными руками. У ног моих какие-то тела, но, прежде чем мне удается сфокусировать на них взгляд и разглядеть лица, картина вновь меняется… Я держу в руках свою любимую СВДС, полностью собранную, готовую к стрельбе. Упираю приклад в плечо, а глазом припадаю к окуляру оптического прицела. Но разглядеть опять ничего не успеваю… Снова какие-то люди… Группа человек шесть, и среди них Павел… Оружие при нем, но это еще не значит, что идет он по своей воле… Идут по двору… По очень знакомому двору… Господи, да это же наш двор! Того дома, где мы находимся! На улице сумерки. Еще не очень поздние, но уже густеющие… И тут все гаснет совсем.

Зрение постепенно возвращается ко мне. Меня знобит, голова раскалывается. Я сижу на полу в ванной, накрытый клеенчатой занавеской, словно плащом с капюшоном. И думаю, что это было. Неужели это мой новый предсказательский дар теперь так будет проявляться? Жуть! Лучше уж совсем его не иметь, чем так. Пугает и физическая реакция (я на время становлюсь абсолютно беспомощным и больным), и качество самих видений: бессвязный поток образов, которые еще придется толковать, как фразы Нострадамуса. Что там происходило? Когда? И почему все так? Это издержки того, что кровь моя перенасыщена различными компонентами, может быть, даже несовместимыми? Может, последняя инъекция даже для моего сувайворского организма стала перебором, и тело мое отторгает новую кровь? Или так оно и должно быть? Я ведь никогда не расспрашивал Алину о первых этапах пробуждения и развития ее способностей. Что, если и она прошла через такое? Училась разбираться в мелькающих перед глазами слайдах и правильно их толковать? Я не знаю, как и что, и спросить не у кого. И что делать, тоже непонятно. Терпеть и ждать, надеясь, что все придет в норму и моя новая сила приживется, сделавшись полезной и управляемой? Или… А что, собственно, или? Какая у меня альтернатива? Поздно пить боржоми – дело сделано, и назад дороги нет.