— Со мной все в порядке, — ответила я.

— Нет, дочка, ты выглядишь как смерть, ты не в себе, и сегодня вечером я не пущу тебя гулять к реке.

— Но, мамочка! — поспешно воскликнула я. — Мне нравится гулять по берегу.

— Хорошо, тогда пусть с тобой будет Ронни.

— Нет! — выкрикнула я таким тоном, что даже испугалась сама.

Мать внимательно посмотрела на меня и сказала:

— Что с тобой, родная? Я никогда прежде не видела тебя в таком состоянии. Может, тебя пугают все эти разговоры о войне, а?

— Разговоры о войне? Нет, конечно, нет.

Наверное, я говорила не очень убедительно, потому что она успокаивающим тоном добавила:

— В этой войне не будет никаких газов, то есть если она случится, а Бог видит, на это очень похоже. Немцы видели, что наделали эти газы в последней войне. Они кое-чему научились и не станут поступать опять как безумцы. Хотя этот Гитлер и напоминает маньяка.

Война, война, рытье траншей и противовоздушных убежищ, и подгонка противогазов в этих дурацких маленьких футлярах, и люди, запасающиеся пищей, скупающие все, что только можно, и рабочие в любой отрасли, остающиеся без дела, потому что перестали поступать материалы. Все ждут начала войны. Ронни сказал, что хочет пойти в армию, и посмотрел при этом на меня. Дон Даулинг заявил, что его, Дона, не заберут. Вообще-то шахтеров, работавших в угольных забоях, действительно освобождали от воинской повинности.

А накануне мать послала меня в ломбард в Богз-Энд сдать ее обручальное кольцо и купить про запас консервов… так, на всякий случай, как она выразилась. Потом я сходила в «Вулвортс» и купила ей другое кольцо — все втайне от отца, потому что, сказала она, он бы это не одобрил. Собственная хитрость порадовала мать, я видела это, но не могла разделить ее чувства. Я вообще совершенно отрешилась от того, что происходило в доме или за его пределами, потому что я была мертва.

В воскресенье вечером я отправилась на реку и несколько раз исследовала промежуток от камней до большой излучины, но он не пришел. В зеленой ложбине, окруженной кустами, лежала другая парочка. Наш Ронни, вновь вызвавшийся поискать меня, грубо спросил:

— Что это ты крадешься по берегу? Ищешь себе парня?

Он схватил меня за руку, я сердито вырвала ее и закричала:

— А если и ищу, это не твое дело!

Лицо его на мгновение приняло изумленное выражение, как у отца Эллиса, потом он сказал:

— Ну, я думал, что ты и безо всяких прогулок можешь найти себе кого-то.

Как я уже говорила, вечером, по воскресеньям, берега реки принадлежали влюбленным парочкам, а также парням и девушкам, одержимым одним желанием — «снять» особу противоположного пола. Но когда мы подходили к дому, Ронни уже другим тоном, мягким и заботливым, поинтересовался:

— В чем дело, Кристина? С тобой что-то случилось. Разве мы не можем поговорить с тобой об этом?

Каждый вечер я ходила на реку, а если мне надо было днем по каким-то делам в город, я специально проходила через район более респектабельных магазинов у подножия холма, и мои глаза беспрестанно искали Мартина.

В следующее воскресенье я стояла под теплым моросящим дождем у большой излучины, смотрела на сады на вершине холма и молилась:

— О, Мартин, Мартин, пожалуйста, приди. Я умру, если не увижу тебя. Умру, умру. О, Мартин, Мартин! Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы он пришел. О святая Мария, ответь на мою молитву.

Но что-то мне подсказывало: он не придет. И все же продолжала спрашивать себя: «Почему? Почему?» Он должен был прийти — хотя бы только потому, что я хотела видеть его, слышать его, чувствовать его крепкие объятия, ощущать на своем лице его взгляд, взгляд, который проникал глубоко-глубоко внутрь. И потом каждый вечер в моем теле стало возникать это настойчивое, пугающее меня томление, которое приходилось гасить усилием воли… О, Мартин! Мартин!

Я повернулась и побрела домой. В этот момент сквозь пелену дождя я увидела чью-то фигуру, но мое сердце не подпрыгнуло радостно в груди, и я не сказала себе: «Это Мартин». Я знала, кто это был. Черная фетровая шляпа, черный плащ, черные брюки, черные туфли… Когда отец Эллис остановился передо мной, я не опустила голову, как в прошлый раз, но все равно отвела глаза и стала смотреть на реку.

— Ну как дела, Кристина?

Сейчас я узнала его голос — он опять стал добрым. Я не поприветствовала его, не сказала ни слова и все же была рада видеть его. Я страстно хотела, чтобы он говорил, потому что это означало, что он сообщит мне какие-то новости о Мартине. Может быть, скажет, что тот отказался жениться на мне. И что в этом удивительного? Принуждение лишило бы наши отношения всей красоты, всего волшебства.

Я пошла дальше, и священник повернулся и зашагал рядом. Прежде чем он заговорил, мы прошли немалое расстояние. Сделав, как мне показалось, над собой некоторое усилие, отец Эллис спросил:

— Ты видела этого человека еще раз, Кристина?

— Нет, святой отец.

— Ты правда не знаешь, где он живет?

— Правда, святой отец.

— В тот вечер я зря похвастался, что смогу разыскать его — мне это не удалось. В Брамптон-Хилле, похоже, нет никого с такой фамилией, даже среди приехавших в гости.

Сердце екнуло в моей груди, в желудке защекотало; я повернулась и, изумленно взглянув на него, протестующе проговорила:

— Но он действительно живет там, в одном из домов с садом, что выходят на реку!

— Ты имеешь в виду «Ближний холм» или «Восход»[6]? Что стоят вон там? Я имею доступ в большинство из тех домов — там он не живет. Более того, я вмиг узнал бы этого человека, если бы увидел, — с состраданием глядя на меня, отец Эллис проговорил — О, что же ты наделала, Кристина? Будем надеяться, Бог милостиво обойдется с тобой.

Прижав ладонь к губам, я заплакала:

— Не начинайте опять этот разговор, святой отец. Не надо.

— Ладно, ладно. Но я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что, Кристина.

Я продолжала, спотыкаясь, идти вдоль берега, не обращая внимания на его слова, и тогда он сказал:

— Пообещай мне, что будешь ходить на утреннюю службу каждый день в течение трех месяцев.

Взглядом, лишенным всякого выражения, я посмотрела на него и пробормотала:

— Каждый день я не могу, святой отец: в доме много работы.

— Ну, тогда когда сможешь.

Он вместе со мной