Народу хватало, но пару свободных мест Рыжюкас все же разглядел. Пробившись к барной стойке, он взобрался на высокий табурет и закурил.

2

Стойка была устроена буквой П на манер алтаря в костеле святого Павла. Над ней молчаливым и незыблемым протестом против всякого нарушения Запрета возвышалась тучная барменша в красном фартуке и красном же крахмальном чепчике с кружевами. Она была похожа на Золушку. И еще на ксендза перед проповедью.

Сам Запрет состоял из двух частей, симметрично расположенных относительно головы Золушки. «У НАС НЕ КУРЯТ» – трогательно и с налетом мечтательности повествовала его левая часть. Правая сторона была категоричнее и строже: «РАСПИВАТЬ КРЕПКИЕ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ».

«Это мы проходили, – отметил Рыжюкас. – Еще при социализме».

– Будьте так любезны… – сказал он, привычно поднажав на «так».

Золушка стала само ожидание. Само внимание исходило из ее круглых глаз. И сам лучистый свет.

– …так любезны, – на всякий случай повторил Рыжюкас, – полный фужер виски. «Блэк Лейбл». И одну конфетку.

Золушка понимающе кивнула.

Внизу, прямо у ног Рыжюкаса, было окно на перрон.

На перроне стоял проходящий поезд. Пассажиры суетились и бегали за стеклом, как в немом кино. Вагоны были видны только наполовину: дальше их обрезала кромка окна. Промчались два носильщика, они толкали невидимые тележки. Следом пронесся, как на мотоцикле, мужчина, прижимая к животу охапку бутылок.

Поезд за окном тронулся. Нет, это скорее бар тронулся и поплыл мимо провожающих, машущих руками и платочками, мимо половинок вагонов, обрезанных окном, мимо… Рыжюкас вполне конкретно ощутил мелкое подрагивание барной стойки, перекладина под ногами вибрировала, слышно было даже, как звенели бокалы на полках буфета…

3

В бар вошла компания: пятеро парней, две девицы. Все как положено. Свитера, потертые курточки, драные джинсы, волосы на плечи и за воротник, но еще и гитара, правда в футляре. На одной юбка – не то чтобы выше колен – ниже, чуточку ниже того, что пока еще нельзя открывать.

Нет худа без добра: когда-то «мини» внесли свою лепту в эстетику женского белья. Такую юбку на что попало не натянешь. Впрочем, кто сейчас помнит, что вместе с внедрением «мини» из обращения исчезли мощные жгуты чулочных резинок, а утепленные лиловые, малиновые и голубые рейтузы уступили место изящным кружевным изделиям, произведениям тонкой работы; слово «штаны» или там «панталоны» в применении к женскому туалету кануло, уступив игривому «трусики» и уж совсем конкретному «стринги».

Что до секса, то «макси», пожалуй, сексуальнее, особенно если с таким разрезом, как у второй. Здесь все построено на контрасте. Длинное закрытое платье и шикарный разрез от пят до пояса. Рыжюкас почувствовал этот контраст, когда «макси», оставив компанию, взобралась на единственно свободный табурет рядом с ним.

Приветливо ей кивнув, Рыжюкас залпом выпил виски.

Конфета показалась соленой.

Ее друзья топтались в проходе, соображая, куда пристроиться. От оркестра заплакали красивые, с мальчишеским надрывом голоса:

Поздно мы с тобой по-о-ня-ли,

Что вдвоем вдвойне ее-се-ле-е-ей…

Внутри зашевелилось что-то тоскливо-вокзальное, поездное, вагонно-ресторанное…

Даже проплывать по небу,

А не то, что жить на земле…

Репертуар в литовских кабаках почему-то преимущественно из русской ретро-попсы. Хотя те, кто помоложе, по-русски здесь уже и не говорят.

Внизу на перроне дождь усилился.

4

Парни держали себя уверенно и развязано, как на пляже. Откуда-то возникли два высоких стула, потом долговязый с косынкой на шее спустился вниз и притащил еще кресло из гардероба. Они поставили стулья и кресло в угол, прикрыли дверь. Гитарист, пристроившись на батарее, уже что-то натренькивал.

Дождь за окном обвалился с карниза.

Рыжюкас с удивлением обнаружил в себе внутреннее напряжение. Что-то в этих парнях непонятно дразнило, хотя явных причин для раздражения не было. Можно вообразить, как сам Рыжюкас, тогда еще Рыжук, с его друзьями раздражали окружающих, как они бесили всех своими манерами, своими шмотками и пижонскими выходками.

Долговязый с косынкой, видно душа компании, глядя на него, что-то громко сказал по-литовски. Рыжюкас не расслышал, а остальные дружно засмеялись.

«Сам виноват: нечего пялиться… Да и место девушке надо бы уступить… Может, лучше уйти? Пьесы с таким началом всегда как-то глупо кончаются… Или мерещится?.. А ну их…»

Но раздражение не проходило. «Макси» о чем-то, смеясь, говорила, наклонившись с табурета к своей компании. Длинная белая нога в разрезе платья мешала Рыжюкасу сосредоточится. Хотя сосредотачиваться было незачем. Пришел-то специально чтобы развеяться.

Рыжюкас отвернулся и стал рассматривать объявление-запрет над стойкой. Словно там было что рассматривать. Спелые тыквы грудей Золушки предупредительно колыхнулись ему навстречу. Рыжюкас кивнул. Пустой фужер мгновенно исчез, на его месте вырос полный. И конфетка…

По спине пробежал озноб, словно сзади кто-то открыл дверь.

Повернувшись к окну и стараясь не замечать компании, Рыжюкас стал смотреть вниз, но за стеклом, облитым дождем, все размазалось, расплылось, как в кривом зеркале.

5

– Dede, ты не пустишь наша девушка к окошку? Наша Вита nori paziureti[1].

Рыжюкас медленно встал и пошел к другому концу стойки. Там освободился один табурет. Им он был ни к чему – табуреты у стойки привинчены к полу… А место давно надо было уступить.

– Эй, dede[2]! Klausyk!.. Или ты литовский ne labai[3]?

Рыжюкас оглянулся.

– Конфетку забыл докушать, – сказал ему долговязый парень по-русски. Он подошел и затолкал Рыжюкасу конфету в карманчик пиджака.

– Мальчик, вам мама никогда не рассказывала сказку про зайчишку? – Рыжюкас рассматривал парня спокойно, даже с нарочитой издевкой. – Зайчишка был пьяненький и нарывастый. Вы на него очень похожи. Ну прямо вылитый зайчишка-духаришка. Только ушки надо бы причесать, они у вас почему-то обвисли….

Долговязого как прорвало. Он метнулся к Рыжюкасу, выставив кулак вперед.

Зря, конечно, он так.

Рыжюкас чисто ушел в сторону. Повернулся корпусом, перенеся вес на правую ступню и носок левой, и легонько, без видимых усилий, развернулся, переместив центр тяжести на левую ногу, по пути незаметно и как бы нехотя поддев долговязого немного выше живота.