Но ничего страшного. Он просто расчувствовался, запутавшись в воспоминаниях, а потом из-за двух стаканов виски слегка сдвинулась реальность. Вместо милиции здесь давно уже полиция, да и комбинацию из семнадцати ударов он уже вряд ли смог бы отработать… Как тогда вряд ли сумел бы опорожнить два стакана виски, закусив одной конфеткой…

На самом деле все произошло несколько иначе…

7

Компания молодых любителей приключений действительно расположилась мрачным полукругом. И чуть в стороне действительно стояли трое взрослых, солидных, если не сказать пожилых, мужчин. Они, как всегда, вовремя появились. Чтобы, как всегда, вытащить Рыжего из беды…

Долговязый и впрямь рванулся навстречу Рыжюкасу, но, видимо, поторопился и, споткнувшись о ногу Сюни, чуть не грохнулся к его ногам. В ту же секунду Мишка-Дизель положил руку на плечо доброго молодца, стоявшего с ним рядом, и вежливо повернул его к себе.

– Labas vakaras[5], – сказал он по-литовски.

Парень от неожиданности пролепетал что-то среднее между «labas» и «здрасте».

– Mustis negrazu, – пояснил ему Мишка-Махлин. – Pradzioje patinka, о ро to skauda. Ir gali patekti i policija…[6]

– Драться нехорошо, – авторитетно подтвердил Сюня по-русски. – Спросите у него. Он, – Сюня показал на Рыжюкаса, – он знает.

– Драться нехорошо, – наверное, впервые в жизни согласился Рыжюкас. – Labai negerai…[7]И первый раз в жизни посторонние мальчики ему поверили. Драться ведь и правда нехорошо.

8

Расставшись с обескураженной и пристыженной компанией, четверо пожилых мужчин вышли на привокзальную площадь.

Такси на стоянке сгрудились, как стадо мокрых животных. Блестящие от дождя машины в синем отливе ртутных фонарей светили зеленым глазом: «Мы свободны!».

Но они тоже были свободны и решили прогуляться пешком. Махлин даже отпустил машину, дав распоряжения водителю.

– Как жизнь? – спросил Рыжюкас, обратившись сразу ко всем, когда они прошли с полквартала.

Ему не ответили. Хрен его знает, как теперь жизнь.

– Знаешь, – сказал Сюня, когда они прошли еще с полквартала, – мы живем в такое время и в таком месте, что за подобный вопросик можно и по физиономии схлопотать.

– Или, как говорят в Израиле, не дождетесь, – поддержал тему Махлин, но про Витьку-Доктора уважительно сообщил, что тот пропадает в Женеве. – У него со швейцарцами совместная клиника, так что, можно считать, он пропал без вести.

Но про Витьку-Доктора Рыжюкас и сам знал. Днями ему пришлось с ним встретиться по абортным делам.

Какие еще новости?

– Махлин вот на даче малину развел… – сказал Сюня, с нескрываемым ехидством.

– Какой сорт?

– Малину, тебе говорят! – тут Дизель возмутился непонятливости школьного товарища. – Он там приютил воров, организовал им что-то вроде офиса.

Мишка Махлин зарделся, как от похвалы:

– Сдаю в аренду, чтобы площади не гуляли.

– Ворам, что ли?

– Ну, не совсем ворам. Бывшим сослуживцам.

Мишка Махлин работал в министерстве финансов, дослужился до замминистра, потом пролетел, создав какой-то банк, постепенно перешел в теневой бизнес.

– Твои сослуживцы хуже воров, – угрюмо сказал Мишка-Дизель. Он тридцать пять лет работал на заводе старшим электриком и теневой бизнес пролетарски презирал.

Прошли еще квартал. Город молчал.

– Ты все пишешь? – спросил Сюня. Ни одной книги Рыжюкаса он принципиально не читал.

– Пишу, – ответил Рыжюкас. – Знаешь, как в тюрьме. Надзиратель идет по коридору: «Иванов!» – «Я здесь господин надзиратель». – «А куда ты, падла, денешься?!»

Дошли до маленькой площади. За сквером раньше была их школа. Здесь всегда расставались, но перед этим подолгу сидели, никак не могли разойтись. Цепи, как и тогда, провисали на столбиках. Но сидеть на них, оказывается, неудобно. И качаться.

– Может, сообразим по маленькой? – спросил Дизель.

Сюня, зябко передернув плечами, чуть оживился.

– Рыжий должен проставить как виновник.

– Долбаки! Я же для этого вас и позвал.

Они молча двинулись в поисках ближайшей вывески.

И вдруг как-то разом обернулись.

Нет, сначала обернулся Рыжюкас.

9

Она стояла поодаль. Рядом с нею был все тот же чемодан.

Блин, как же это он забыл, для чего оказался на вокзале!

– У тебя очень странная манера меня встречать, – сказала она и, подойдя, решительно поцеловала Рыжюкаса куда-то в шею, крепко ее обхватив. – Это твои знаменитые друзья? – спросила, оглянувшись. – А где же ваш пятый?

Как-то слишком много он успел ей в поезде рассказать.

Маленькая улыбнулась.

Это был высший класс. И то, как вызывающе она стояла – Лоллобриджида с чемоданом, и то, как подошла, как обняла, ткнувшись в шею, как заговорила… Но когда она улыбнулась, Рыжюкас подумал, что такой лучезарной улыбки он еще не встречал. Что-то совсем банальное пришло в голову – про белоснежный жемчуг и алмазный резец.

А она еще и развернулась к друзьям, уже и без того офонаревшим. Царственно крутнулась, всех сразу озарив. Так поворачиваются софиты на съемках, выхватывая лица актеров из темноты.

– Здрасте. Меня зовут… Лен. Вот он, – тут на Рыжюкаса снисходительный взгляд, – называет меня Венец Творения.

– Мы знаем, – сказал Сюня, пока остальные придумывали, что сказать.

Они знали.

Про венец творения это она лихо сочинила. Сразу как припечатала. А может, он и действительно сказал что-то такое в поезде?

– Это дочь? – придя в себя, спросил Мишка-Дизель у Рыжюкаса.

– Внучка, – ответила за него Маленькая. – Боже мой, какие же бестактные мужчины твои друзья!..

– Ну да, – пояснил обществу Мишка Махлин. – Любимая внучка. Живой памятник при жизни.

– А я как раз вас и позвал, чтобы познакомить, – в тон ему сказал Рыжюкас.

– Только что он говорил, что позвал нас, чтобы проставить! – воинственно возмутился Сюня.

– Сюня, ты отстал от жизни, – сказал Махлин. – Сейчас у писателей только так. Идут на вокзал, чтобы снять чувиху, нарываются на мордобой, потом среди ночи вызванивают друзей, чтобы их отметелили, за что им обещают проставить, а вместо этого знакомят с «внучкой».