Яннеке поправляет косу на затылке, потом потирает руки.

– Можно угадать? Ай, о чем это я, я же твой капитан, мне можно все. Дело в девушке?

– И откуда ты все знаешь?

Она смеется:

– Мы, моряки, разбили столько сердец, мы знаем, как это выглядит.

– Ну а я пытаюсь не дать себе разбить ей сердце.

– Ах, Седрик. Domme Jongen[37]. Я не о ее сердце говорю. – Она по-дружески приобнимает меня одной рукой за плечи и на секунду кладет голову мне на плечо. – Domme, domme Jongen. Так почему бы тебе не позвонить ей, когда мы доберемся до берега?

На поверхности воды возле корабля показывается коряга, волна уносит ее прочь, и она исчезает, словно ее никогда и не было.

– Потому что я сделаю ей больно. Ты же знаешь причину.

– Да, – с тоской откликается Яннеке. – Это верно. То, что сидит у тебя в голове, ранит всех. Но взгляни на мое море, Седрик. Оно тоже причиняет страдания. Иногда кто-нибудь тонет. У меня двадцать два человека на борту, каждый из них осознает риск, и тем не менее или как раз поэтому они здесь. Они сами должны решать, чем хотят рискнуть.

– Море стоит риска. Я надеялся, что работа здесь меня отвлечет.

– Maar nee[38], Седрик. Море не отвлекает. Оно заставляет нас понять, что нам по-настоящему нужно. Поэтому люди любят море. Все они знают, чего хотят, но не что им нужно. Так что отправляются к морю, слушают волны и, если они слушают внимательно, эти люди, то становятся мудрее. Но не жди, что услышишь то, что хочешь услышать. Потому что оно всегда говорит правду, мое море.

– Я тоже говорю правду. Но мне это больше не помогает.

– А может, наоборот. Позволь старой женщине дать тебе хороший совет.

Я толкаю Яннеке в бок.

– Ты не старая, капитан.

– Расскажи это моим костям после выходных. Я достаточно старая для goede raad![39] Твоя девушка. Ей не нужен тот, кто будет ее защищать. Ей нужен тот, кто будет вместе с ней сражаться с волнами, когда они усиливаются. Ей лучше тебя известно, что она способна вынести.

Как странно, что из-за слов Яннеке перед моим внутренним взором мгновенно возникает Билли, которая согласно кивает с блеском в глазах.

– А если ей предстоит усвоить урок, Седрик, что красивых мужчин с огромным багажом проблем лучше обходить стороной, то я бы предпочла, чтобы она усвоила его от хорошего парня вроде тебя, а не какого-нибудь случайного болвана.

– Такое ощущение, что ты ее знаешь.

– Ik ken ju[40]. – отвечает Яннеке, пожав плечами. – Этого достаточно.

БИЛЛИ

В зеркальном лифте, который поднимает меня прямо в небо, на верхний этаж одного из самых высоких зданий в Лондоне, со времен моего детства играет одна и та же музыка. Фортепианная мелодия длится ровно сто двадцать секунд, после чего без всякого перехода начинается заново, заводя бесконечный цикл. Когда я была помладше, пыталась выяснить, не было ли это частью композиции, отрывком произведения, рассказывающим какую-то историю. Отрывком с душой. Найти ответ мне так и не удалось, а сейчас я уверена, что это всего лишь пустой набор нот.

Тихое «плиньк» нарушает замкнутый круг, я оставляю компанию своих бесчисленных отражений и шагаю по просторному коридору прямиком к ресепшену. Здесь я отражаюсь только смутным пятном в отполированном мраморном полу.

Женщина с идеальной высокой укладкой мне незнакома. Кажется, сотрудницу выбирали так, чтобы она вписывалась в интерьер. Медового цвета волосы, безупречный макияж. Костюм словно только что из химчистки. Судя по взгляду, которым она обводит меня сверху вниз, отмечая взлохмаченные ветром кудри и смятое от долгого сидения платье, полагаю, она не догадывается, что перед ней дочь ее босса. А если бы и догадывалась, все равно бы удивилась моему неподобающему виду. Она ведь понятия не имеет, что я только что проехала двести двадцать миль, причем в машине без кондиционера, в которой на скорости пятьдесят миль в час все начинает греметь, как будто этот драндулет вот-вот взлетит или развалится на части.

Папа до сих пор не знает, где я живу.

– Здравствуйте. – Короткий взгляд на именную табличку на ее рабочем месте – резьба по дереву. Большинство повседневных предметов здесь – настоящее искусство. – Добрый день, мисс Эвертон. Я к мистеру Фолкнеру.

Она отвечает с глянцевой улыбкой:

– Конечно. Вам назначено, верно?

Я молча киваю. Папа хотел, чтобы я была здесь в четыре часа. Надеюсь, он ее предупредил.

– Как вас зовут? – Она опускает взгляд на монитор. Там не написано: «Встреча с дочерью»? Видимо, нет, иначе секретарша явно вела бы себя со мной вежливее.

– Билли… Сибил Фолкнер, – откликаюсь я, и ее губы на секунду складываются в беззвучное «О». Тем не менее мне еще какое-то время приходится ждать от нее ответа, и я ловлю себя на том, что переношу вес с одной ноги на другую и тереблю подол юбки.

– Что ж, мисс Фолкнер, мне очень жаль, но мистера Фолкнера сейчас нет.

И почему меня это не удивляет? Я спросила отца, не могли бы мы встретиться в кафе, чтобы он принес мне мои документы. Но нет, он велел мне прийти к нему в офис; туда, где стойка ресепшена из отполированного до блеска орехового дерева, вероятно, стоит дороже, чем я заработаю за всю свою жизнь.

– Но присядьте, пожалуйста, я узнаю, получится ли у него еще сегодня зайти. Не хотите чашечку чая?

– Просто воды, пожалуйста.

– Конечно. – Мисс Эвертон полностью контролирует эмоции на лице, на нем не заметно ни жалости, ни следа любопытства из-за того, что она, возможно, станет свидетельницей маленького семейного скандала. Я направляюсь к зоне отдыха у окна и опускаюсь в кожаное кресло, чтобы без интереса полистать один из лежащих там журналов – мировой атлас бургундских вин, а она между тем берет телефонную трубку и разговаривает с кем-то, понизив голос.

Затем скрывается на офисной кухне, где еще маленькой девочкой я время от времени делала домашнее задание, если Ава, моя няня, болела или брала отпуск. Со стаканом воды, в котором плавает долька лимона, и вежливой улыбкой секретарь возвращается ко мне.

– Ваш отец передает вам привет, Сибил. Через пару минут кто-нибудь принесет вам документы, за которыми вы пришли.

– Спасибо, – отвечаю я и на самом деле испытываю легкое облегчение. Оно пересекается с разочарованием из-за того, что папа заставил меня приехать, а сам не пришел. Я же его знаю, естественно, он не простит мне мое исчезновение.