Она ошиблась. Первым говорил сарпанч, затем Пьярелал, а следом за ними и все остальные члены панчаята: плотник Большой Мисри, певец Шарга и старый, худой учитель танцев Хабиб Джу. Говорили коротко, но их заключение было единодушным. Оно сводилось к следующему. Дети провинились, но это их дети, и им следует помочь. Их поведение заслуживает самого сурового порицания; они поступили неразумно, необдуманно, они нарушили законы приличия и горько разочаровали родителей, но всем известно, что они хорошие, добрые дети. Абдулла тут к месту упомянул о кашмирияте — особом чувстве кровного единства всех кашмирцев, которое помогает преодолевать любые расхождения.

— В большинстве поселений актеров, представляющих комические пьесы — бханд патхер, — живут одни мусульмане, — говорил Абдулла, — меж тем как Пачхигам — деревня смешанного состава: здесь и хиндуистские семьи, такие как Каулы, Мисри, и замечательный певец, известный не по имени, а по местному прозвищу Шарга — за его длинный журавлиный нос, и даже парочка танцоров-яхуди. Так что, — в заключение своей речи сказал Абдулла, — мы призваны блюсти не только кашмирское, но и свое собственное, пачхигамское, единство. Все мы здесь в первую очередь братья, а не индусы и мусульмане. Двое кашмирцев из Пачхигама желают пожениться? Что тут такого? Обе семьи браки по любви одобряют, так пусть себе дети женятся. Во время брачной церемонии соблюдем обычаи обеих сторон, только и всего.

Когда же пришла очередь Пьярелала, он добавил, что, оберегая любовь детей, человек защищает то лучшее, что есть в нем самом.

Толпа приветствовала решение радостными криками, Шалимар засиял, все еще боясь верить нежданному счастью, а Фирдоус, подойдя к Абдулле, прошептала:

— Если бы ты принял иное решение, я бы прогнала тебя из своей постели.

Позже, когда они уже лежали в темноте на той самой постели, Фирдоус, придя в более уравновешенное состояние, раздумчиво сказала:

— Времена меняются, и дети уже не такие, как мы. Наше поколение было более открытым, что ли, мы были все как на ладошке. С нынешними все непросто: на поверхности — одни тени, а что в глубине — не разобрать. Они не всегда такие, какими кажутся, а иногда даже не такие, какими сами себя считают. Может, так оно и должно быть, потому что теперь времена уж больно ненадежные.

Двух членов панчаята — плотника Мисри и певца-баритона Шаргу, — силой не уступавших самому Абдулле, отрядили на берег Мускадуна, с тем чтобы немедленно выставить за пределы деревни Гопинатха Раздана (опасаясь излишнего проявления насилия, Абдулла запретил своим разгневанным сыновьям участвовать в этой операции), однако к тому времени, когда погоня достигла берега, Гопинатха и след простыл. В Пачхигаме он больше не появлялся. Полгода спустя впавший у властей в немилость Гопинатх наконец-то получил новое назначение — его отправили в дальний, высокогорный Пахалгам, однако довольно скоро его обнаружили мертвым однажды поутру на поляне у Байсарана. Его ноги были оторваны взрывом самодельного взрывного устройства, а голова отделена от туловища одним взмахом ножа. Убийство так и осталось нераскрытым, никаких следов его связи с событиями в Пачхигаме обнаружить не удалось, и в конце концов дело было прекращено. У полковника Качхвахи были свои серьезные подозрения на этот счет, и его недовольство всем и вся усилилось. К оскорблению, нанесенному ему Бунньи, прибавилось еще и унижение из-за позорного провала миссии Гопинатха. Последнее обстоятельство лишило его всяких оснований обрушиться на Пачхигам с карательными целями. Сумрачные тени на душе час от часу становились все гуще, и он пообещал себе, что деревня фигляров останется-таки под его неусыпным вниманием. Это его решение, хоть и в весьма отдаленном будущем, имело для жителей Пачхигама зловещие последствия.

Однако ж непосредственно после исчезновения соглядатая в Пачхигаме некоторое время царило праздничное настроение. Пандит Пьярелал согласился возобновить преподавание, решившись, пока достанет сил, нести на своих плечах обе ноши — кулинарных дел мастера и наставника: приготовления к свадьбе Бунньи и Шалимара шли полным ходом. Вскоре, правда, начали возникать небольшие недоразумения. При детальной разработке свадебных торжеств обнаружилось, что индо-мусульманский комплексный план церемонии, предложенный Абдуллой, на практике осуществить довольно сложно. Виной тому стало вмешательство многочисленных съехавшихся родичей с обеих сторон. Они прибывали отовсюду — из Пунча и Барамуллы, из Сонамарга и Тангмарга, из Чхамба, Ару, Ури, Удхампура и Киштвара; из Риаси и Джамму съезжались тетки и дядья, двоюродные и троюродные братья и сестры, бабушки и дедушки, племянники по отцовской и материнской линии со своими чадами; зятья, сваты и сватьи… Их понаехало в Пачхигам такое количество, что все дома были забиты до отказа, и некоторым, самым дальним и незначительным, приходилось ночевать в садах, уповая на то, что судьба убережет их от ливня и от змей. Почти у каждого из приезжих имелась своя собственная концепция по поводу обрядовой стороны бракосочетания, и у многих экуменический план, предложенный Абдуллой, вызвал громкие возражения.

— Как это она не перейдет в ислам? — спрашивали родственники со стороны жениха.

— Неужто на свадебном пиру нас собираются потчевать мясом?! — возмущались невестины родичи-хинду.

Подобные диспуты происходили на всех прилегавших к деревне открытых площадках: в полях и на пастбищах, на полянах и в садах. Лишь в отношении одного обряда мнения обеих сторон полностью совпали. Когда речь зашла о мусульманской церемонии под названием тхап, во время которой молодые, согласно обычаю, при всем народе задают друг другу вопрос, стоит ли им сочетаться браком, то все единодушно решили, что в данном случае это исполнять необязательно. «Они уже „потхапали“ друг друга давным-давно», — заметила какая-то язвительная бабулька, что вызвало взрыв веселого хохота в обоих родственных станах.

Затем препирательства разгорелись вокруг индуистской церемонии ливун, предписывающей перед свадьбой проводить очищение жилища. Родичи со стороны Каулов настаивали на этом. Ответ не заставил себя ждать. «Коли им так охота, пусть Каулы и очищают свой собственный дом, где идолов везде понатыкано, — сурово заявила древняя старуха-мусульманка, — у нас и так всегда чисто». Проблема праздничного меню разрешилась довольно мирно, после того как пандит Пьярелал Каул, несмотря на давнюю приверженность к мясу, согласился изъять мясные блюда из своего домашнего угощения, а Номаны тем временем сложили у себя на заднем дворе новую печь из кирпича и глины, на которой стряпались деликатесы, способные привести в восторг любого гурмана-мясоеда. Что касается основного свадебного банкета, то после трудных переговоров было решено, что две поварские команды приготовят кушанья обоих видов: курятину — для одних, стебли лотоса — для других, жареную козлятину — для мусульман и овечий сыр — для хинду, и так далее. С музыкой тоже всё решили быстро: остановили выбор на сантуре-саранги и на фисгармонии-рабабе — эти инструменты не знали никаких религиозных предпочтений. Профессиональные исполнители свадебных песен бачхот были приглашены со стороны и получили указание чередовать индуистские бхаджаны с суфийскими гимнами.