– Никки с Джеком ищут перчатку monsieur Ильицкого! – легкомысленно объявил Митрофанушка и пихнул в бок брата. – Мы ее так запрятали, что они еще долго будут искать.

По спине пробежал холодок, и непроизвольно я обернулась к реке. Здесь лед был крепким, но я знала, что за поворотом, где мы проезжали прежде, лед начинал уже трескаться – видимо, река там мельче, или течение сильнее.

– Где вы спрятали перчатку? – радостный настрой Мари тотчас сменился тревогой в ее голосе.

– Там… – Митрофанушка, как будто тоже испугавшись, махнул рукой вглубь леса, – спрятали ее в дупле на дереве. Я покажу…

И, не дождавшись ответа, бегом бросился в лес по истоптанной тропинке. Мари, сунув револьвер в руки Ильицкому, решительно и уже без всякого намека на улыбку припустила следом, даже не оглянувшись на нас.

– Мари, постойте я с вами! – едва успел крикнуть Алекс, догоняя их.

После того, как Мари, Алекс и мальчики скрылись из виду, я еще долго смотрела им вслед и пыталась перебороть это предчувствие неясной беды.

– Сейчас вернутся, никуда не денутся… о чем здесь вообще волноваться! – будто подбадривая меня, Жорж Полесов делано беспечно пожал плечами и попытался рассмеяться.

Заметно было, что он тоже беспокоится, но в характере Георгия Павловича до последнего надеяться на русский авось, так что он крепился.

Зато Ильицкий, кажется, и впрямь был спокоен:

– Здесь и правда трудно заблудиться. До проселочной дороги меньше полуверсты, и все время ходят люди.

Обычно каменное спокойствие Ильицкого на меня действовало безотказно, но не в этот раз. Чем дольше Мари и Алекс не возвращались, тем отчаянней я вглядывалась за поворот реки. И, наконец, не выдержала:

– Я пройду к реке и поищу там.

– Лидия Гавриловна, позвольте… – подпрыгнул ко мне Полесов, но я не дала ему договорить.

– Георгий Павлович, останьтесь здесь, прошу! – железным голосом сказала я и чуть мягче добавила: – На случай, если Никки вернется.

Ильицкого я с собой не звала, но не сделала и тридцати шагов, как он догнал меня в лесу. Не знаю, что он сказал Полесову – мне в тот момент не было до этого дела. Мне просто стало чуточку легче оттого, что он рядом.

– Ты зря беспокоишься – мальчишка просто где-то играет с собакой, – сказал Евгений через полминуты молчания.

Я не ответила, пытаясь разглядеть на снегу следы, и все прибавляла шаг.

– Ну, давай, скажи, что это я во всем виноват! – снова заговорил тогда Ильицкий – кажется, его злило мое молчание. – Скажи, что я вызвался следить за детьми и одного потерял! И что вообще не нужно было привозить собаку. Давай, выскажись!

В его голосе я слышала уже раздражение. Понимала, что нужно действительно что-то сказать – что это не его вина ни в коем случае, а целиком моя. Это я дрянная гувернантка, это я не на своем месте! Я очень хотела сказать ему именно это, но сейчас было не место и не время – сперва нужно найти Никки.

Я хотела так сказать до тех пор, пока не услышала себе в спину его презрительно-насмешливое:

– Ну что ж ты молчишь? Зайчонок!

Меня как будто обожгло это слово и этот тон.

– По-твоему мне нравится это все? – обернувшись и поймав его взгляд, с вызовом спросила я. – Тебе неприятно было это слышать, я понимаю – но подумай, каково мне?!

– Если тебе это не нравится, то почему ты до сих пор в этом доме?

Я не ошиблась: Ильицкий вовсе не собирался шутить или журить меня этим «зайчонком». Он был в бешенстве, жег меня взглядом и, кажется, едва сдерживался, чтобы не повышать голос.

– Я уже говорила – почему!

– Я помню, что ты говорила! И, кажется, начинаю понимать, что предела для тебя не существует. На что ты еще готова пойти, чтоб задержаться в гувернантках, а, Лидочка?!

Глядя на него во все глаза, я мысленно умоляла его замолчать. Потому что чувствовала – еще немного, и он произнесет слова, после которых я сама не захочу его ни видеть, ни знать.

Ильицкий же был слишком взбешен и даже не пытался меня понять. Однако он все же замолчал. Но лишь на мгновение, чтобы перевести дух и как будто даже осмысленно произнести:

– Знаешь, я уже начинаю думать, что не нужно было нам встречаться в этот раз в Москве. Пусть бы лучше ты осталась светлым образом в моей памяти, чем так. Если б я не знал тебя раньше, то, клянусь, подумал бы…

– Что бы ты подумал? Что я любовница Полесова? Или Алекса? Или их обоих? Так, может, так и есть, может, ты правильно подумал?!

Кажется, у меня начиналась истерика. В горле стоял ком из ненависти и горячей обиды, мешая мне говорить в полный голос.

– Лучше бы ты и правда не приезжал, – выдавила я без сил.

Мне очень хотелось расплакаться сейчас. Не для того, чтобы по-бабьи шантажировать Ильицкого своими слезами – нет, я действительно мечтала, чтобы он ушел. Но мне хотелось расплакаться, потому что не было больше сил терпеть эту боль, будто тысяча осколков в горле. А слезы все не могли вырваться наружу.

– Ты слышишь? – изменившись в голосе, спросил вдруг Ильицкий.

В тот же момент и я уловила собачий лай вдалеке. Спаниель! Не ответив, я встрепенулась и сходу бросилась на звук. Лай к ужасу моему действительно доносился с реки, а там, где была собака, без сомнения стоило искать и Никки!

В панике, путаясь в подоле платья и то и дело проваливаясь в снег, я добралась до самого берега Истры, еще издалека увидев, что лед здесь тонкий и прозрачный как стекло. Кое-где он уже стаял вовсе, а посреди реки, шагах в десяти от нас, на оторвавшемся куске такой же прозрачной льдины стоял совершенно бледный Никки и смотрел круглыми от страха глазами. Пес у его ног отчаянно лаял и рвался в воду.

– Никки! – выкрикнула я в ужасе.

Плохо соображая, что делаю, я шагнула на лед, тотчас проваливаясь в воду.

– Куда ты?! – Ильицкий рванул меня за руку, возвращая на берег. – Вода ледяная!

– M-lle Тальянова, все хорошо… – мальчик пытался говорить бодро, но голос его то и дело срывался. Я видела, что ему было страшно. – Я же умею плавать, я сейчас… не ругайтесь только.

– Нет, стой на месте! Не шевелись! – снова выкрикнула я, сделав еще одну попытку шагнуть в виду. – Никки, я не буду ругаться, только не двигайся!

Никки и правда умел плавать, но в своей одежде – валенках, теплых штанах и полушубке, его мигом, как только лед треснет, утянет на дно. А вода действительно ледяная.

Сама я продолжала глупо метаться по берегу, снова и снова делая попытки броситься в воду. Мне казалось, что это длится бесконечно долго, но, верно, не минуло и десяти секунд. Просто я вдруг увидела, что Ильицкий, уже сбросив шинель и стащив ботинки, шагнул в воду – и я застыла, приложив руки к лицу и пытаясь подавить крик.