* * *

Занавес из светло-зеленого бамбука окружает лодку со всех сторон вместе с рубкой, бесконечно раздвигается перед носом и гремит по днищу, когда они заходят в болото, но впереди все равно ничего не видно, кроме зелени бамбука. Даже поверхность воды зеленая, покрыта ряской.

Реджи стоит на палубе. Насекомые врезаются ему в лицо крошечными метеоритами, попадают в глаза, уши и рот и жужжат, словно миллион бензопил где-то вдалеке. Может, они в панике, оттого что вдруг оказались над катером. Реджи понимает: если дышать вот так, только носом и выдыхать резче, чем вдыхать, чтобы не подпускать мошек к ноздрям, то башка закружится еще сильнее, но остановиться он не может. В рубке ему места не хватило.

Он понятия не имеет, в каком направлении они движутся и насколько здесь глубоко. Когда он в прошлый раз заглянул в окно рубки, лейтенант с дай-юем, похоже, не обсуждали никаких планов, а просто смеялись. Реджи даже не знает, который час. Почему-то он забыл надеть часы.

Так они плывут какое-то время – Реджи не может определить, как долго. Вдруг стена бамбука перед ними с плеском расступается, и в глаза бьет солнце. Они вышли на чистую воду. Словно вырвались из ада.

На одной стороне этого озерца прямо из воды возвышается каменная постройка доисторического вида. Перед ней – деревянный помост, и от него тянутся узкие мостки по краям водоема. На помосте стоят полдюжины вьетнамцев в набедренных повязках и футболках, тонконогие, как аисты, в руках шесты и мачете.

“Ну вот, опять начинается”, – думает Реджи.

Моторы сбрасывают обороты и глохнут. В непривычной, солнечной тишине без рева моторов лейтенант и дай-юй вылезают из рубки.

Один из вьетнамцев на помосте что-то кричит им и машет палкой. Лейтенант и дай-юй совещаются между собой. Потом дай-юй кричит в ответ.

Вьетнамец опять кричит. На этот раз после ответа дай-юя лейтенант что-то говорит сам. Несколько ребят с помоста сердито орут на него, и начинается перебранка, которую Реджи, наверно, не смог бы понять ни на одном языке.

Наконец один из вьетнамцев начинает повторять что-то снова и снова, показывая рукой в сторону, все затихают и смотрят туда. На другом краю заводи к мосткам привязана одинокая алюминиевая лодчонка с трафаретной надписью на борту: “Icarus FOM”[63].

Видимо, это единственное место, где чужакам можно хоть как-то пришвартоваться. Лейтенант стучит в лобовое стекло рубки, и моторы снова заводятся.

* * *

Реджи сидит на корточках в темной хижине, стараясь не задремать и не потерять равновесия.

Хижина стоит на сваях. За исключением каменного храма, возле которого они высадились, кажется, все постройки в этой деревне – на сваях, так же как и мостки, связывающие хижины через заросли бамбука. Реджи не знает, большая ли это деревня, но, судя по всему, она больше тех, что он видел прежде, – здесь ему на глаза до сих пор не попадались женщины и дети.

Лейтенант, дай-юй и несколько ребят в набедренных повязках склонились с армейским фонариком над картой и спорят на вьетнамском. Один из аборигенов загораживает угол Реджи от света фонарика.

В одном колене у него пульсирующая боль. Другая нога затекла.

Он засыпает.

* * *

Лейтенант трясет Реджи за плечо, и тот неуверенно встает. Все остальные в хижине уже на ногах.

Атмосфера, кажется, такая же враждебная и подозрительная, как раньше. Они идут обратно к катеру, и Реджи знает, что никто не собирается объяснять ни ему, ни даже старшине, что к чему. Не скажут даже, добились ли они чего-то, ради чего он терпел этот страх и скуку.

Ну, хоть обратный путь к реке будет легче. Старшина явно обеспокоен и настаивает, чтобы Реджи ехал в рубке, хоть там и без него тесно и воняет подмышками. А когда они добрались до реки, она встретила их широким небом и относительно чистым воздухом – благодать. Старшина помог Реджи перелезть через леер, а рулевой принял его на борту командирки.

Пока лейтенант что-то обсуждал на носу с дай-юем, Реджи воспользовался моментом, чтобы немного отдохнуть, прежде чем лезть к себе в рубку.

Ему приходится наклониться, чтобы отпереть люк ключом на шее – он слишком слаб, чтобы снимать его, – но рубка оказалась незапертой. Он делает несколько вздохов, поднимает люк и проскальзывает внутрь. Что-то сильно бьет его в бровь и тут же с пронзительной болью – в грудь.

Река Сань-До, Южный Вьетнам

Все еще понедельник, 24 июля 1967 г.

Реджи орет от неожиданности. Хотя бы это не как в кошмаре – он может кричать. Но, опустив голову, видит, что у него на кителе висит на одном зубе трехфутовая светло-зеленая кобра. Тяжелая, как человеческая рука.

Реджи замер. Змея извивается и бьется, раздувая капюшон, но не может высвободить зуб из его груди. Реджи в ужасе смотрит на кобру, на свободном клыке у нее пенится мутная белая жидкость.

Тридцать один из тридцати трех. Столько видов змей из тех, что здесь водятся, ядовиты. Кто-то ему говорил.

Боковым зрением Реджи замечает чьи-то руки, но не может оторвать взгляд от змеи. Даже когда руки хватают кобру за шею и отсекают ей башку лезвием “ка-бара”.

Тело змеи кувыркается по всей рубке, шлепает по голым ногам Реджи и брызжет кровью. Он пытается отойти, но не может пошевелиться.

Лейтенант тоже стоит на месте с ножом и головой кобры в руках, глядя на ее зубы. Один пенится белым, другой – розовый.

– У-о-о, – выдыхает лейтенант.

* * *

Очнулся Реджи на крыше рубки. Ясное небо над головой.

На его груди какая-то тяжесть. Она поднимается. Это голова старшины, рот запачкан запекшейся кровью. Реджи кричит.

– Да не ори ты, – говорит старшина. – Яд отсасываю.

Старшина продолжает. Или нет. Реджи не чувствует никаких подробностей. Вся грудная клетка и живот – сплошная пульсирующая боль.

Старшина поднимает голову и сплевывает. Немного попадает на шею Реджи. Потом, как будто подумав, он наклоняется над бортом рубки и блюет. Реджи на все это наплевать, пока не надо шевелиться.

– Держись, – говорит старшина, вытирая рот. – Я принесу антивенин.

Он исчезает из виду, но вместо него тут же появляется лейтенант. Он наклоняется и рассматривает грудь Реджи, встает и говорит:

– Он выживет, только если она не прокусила грудную стенку насквозь.

– Ну что, морфинчику? – предлагает старшина, каким-то образом уже вернувшийся.

Реджи чувствует, как укол разливается в нем волной тепла, которое не заглушает боль, но отгораживает ее, как будто с ним самим теперь все нормально, но на груди лежит поднос с болью.