«Сама по себе радиопеленгация за вас все не сделает, — объяснил владелец магазина. — Вам нужен компас, чтобы проследить, в каком направлении движется ваш объект, и карта, чтобы понять, что это значит. И к тому же сетка не скажет вам, где именно он находится, как только вы окажетесь в непосредственной близости — меньше сотни ярдов или около того. А в целом, если у вас есть карта, компас и радиопеленгатор, ваш объекту вас в кармане».

Я запасся картами чуть позже, вечером того же дня, в специализированном магазине в Ковент-Гардене. Расторопный продавец, с лицом цвета безупречного café-au-lait[209]и навсегда застывшими в удивлении бровями, показал мне отдел, посвященный Франции. Там имелся более исчерпывающий ассортимент, чем мне показалось сначала, так как достававший мне до пояса прилавок скрывал еще несколько ящиков, которые можно было выдвинуть и внимательно изучить их содержимое, словно выставочные ящики в научном музее XVIII века. Таких ящиков особенно много в музее Пит-Риверс, где мой брат в свое время проводил те два часа в день, пока здание было открыто для посещения. Бартоломью разрабатывал тогда внешний вид тотемного столба — заказ от герцога Ротборо, который только-только выяснил, что благодаря некой эксцентричной выходке своего значительно более склонного к авантюрам пра-прадеда, он являлся формально племенным вождем группы индейцев-гуронов с юго-востока Канады (или, по крайней мере, мог бы им быть, если бы индейцы не вымерли к тому времени от простуды и оспы (причем история дает нам все основания предполагать, что эти болезни были переданы гуронам тем самым его предком.) Тотем этот изображает фамильное животное — оленя. Он до сих пор стоит у парадного въезда в родовое поместье Ротборо в Линкольншире и на редкость своеобразно там смотрится.

Ассортимент карт был так велик, балансировал на тонкой грани между соблазнительным и отпугивающим. Я задумался на мгновение, не купить ли мне книгу, «Мишлен 1:20000», но остановился на серии смежных карт того же масштаба, описывающих всю страну. Я логично рассудил, что хотя отдельные карты и оказываются в невыгодном положении в ветреную погоду, когда малейший порыв ветра превращает стандартное упражнение по навигации в нечто похожее на борьбу не на жизнь, а на смерть между подводным ныряльщиком и электрическим скатом, но, по крайней мере, они избавлены от ключевого недостатка — не приходится постоянно перелистывать страницы и заново определять свои координаты.

Естественно, я приложил все усилия для развития навыков, необходимых для успешного использования моего чудесного нового приборчика. Стоя после обеда у «Релэ де Пантагрюэль», я повторил процедуру, которую отрепетировал «по-настоящему» в коттедже в Норфолке, одним богатым событиями днем, когда я все утро носился по проселкам, преследуя свою цель. Моим объектом был тогда Рон, молочник, разъезжающий на своем драндулете. Я залег в ожидании на той стороне дороги, спрятавшись за большой березой, растущей около летнего дома Уилсонов, который постоянно взламывают. Затем проскользнул с той стороны, где не было окон, и прикрепил мое электронное чудо к автомобилю, с внутренней стороны шасси, пока Рон шел по дорожке, чтобы оставить новую пинту молока с серебристой крышечкой вместо тщательно отмытой пустой, которую я выставил, как это было заведено по пятницам. Потом я прошелся как ни в чем не бывало мимо возвращающегося молочника в белом халате — «Доброе утро, Рон!» — закрыл дверь, досчитал до ста, бросился обратно наружу и вскочил в мою незапертую «ауди». А затем все это головокружительное утро я шатался по окрестностям, совершая ошибки и учась на них: каждый из основных извлеченных мной уроков базировался на ошибке, которая предшествовала его формулировке. 1. Всегда останавливайся, чтобы свериться с картой, не пытайся делать это на ходу: около Фейкхама я чуть не въехал сзади в транзитный автобус, набитый пенсионерами. 2. Уверенность в общем положении объекта важнее, Чем сиюминутное знание его точного местонахождения: я застрял позади трактора с облепленными навозом колесами, пытаясь держаться слишком близко на хвосте у Рона, запаниковал и обогнал его очень неуместно на горбатом мостике с плохой видимостью, промчавшись при этом мимо побледневшего, перепуганного счастливчика велосипедиста. 3. Знайте, что как только вы подберетесь к объекту слишком близко, вам понадобится крайняя осторожность: я завернул за угол и столкнулся нос к носу с Роном в конце его маршрута в муниципальном микрорайоне неподалеку от Фейкхама, и только великое присутствие духа и сообразительность позволили мне немедленно выдать благовидное оправдание для этой второй за утро, будто бы случайной встречи.

«Приглядываю за горошком!» — воскликнул я, полагаясь на вероятность, что Рон знает расположение муниципальных посадок и что его не слишком обеспокоит ни то, что я одет неподходящим для работы в поле образом, ни то, что у меня вообще-то есть собственный сад. Десять минут спустя, когда он припарковался около «Свиньи и свистка» (знаменитого своими рисовыми пудингами ценного клиента местной молочной компании) и устало направился к задним дверям, чтобы произвести масштабную погрузку-выгрузку, я припарковался рядом, не глуша мотор, и вернул себе доказавший свою пригодность передатчик, получив в процессе урок 4, а именно: он держался крепче, чем можно было предположить, а беспружинный зажим найти сложно, вслепую шаря пальцами, жестом, до странности похожим на тот, что понадобился, чтобы затолкнуть серьги моей матери под матрас Мэри-Терезы. В Фейкхаме я пережил опасный, по-настоящему критический момент. Время растягивалось и сжималось, пока я возился с маленьким зажимом, я едва успел улизнуть, и Рон появился из-за паба в зеркале заднего вида, когда я, взвинченный до предела, заворачивал за угол.

Попрактиковавшись таким образом заранее, я стоял теперь на площадке для парковки в конце длинного, усаженного по обеим сторонам кипарисами, подъезда к ресторану, гладко забетонированного, чтобы покорить сердца мишленовских инспекторов, чье появление отличается такой же обременительной анонимностью, что и явление какого-нибудь ангела в легенде. Я достал карту и (хорошая уловка) расстелил ее на еще теплом капоте «Пежо», зафиксировав углы, твердо прижав их пальцем к кусочкам клейкой мастики многоразового использования. Рассчитав все при помощи компаса, устройства поиска радиуса и направления и карты, с более яркими цветами и менее полезными условными значками, чем у надежных карт картографического управления с масштабом 1:10000, на которых я набивал руку, я получил результат, который, могу сказать безо всякого самодовольства, меня не удивил. В окрестностях Лудана есть лесок, который некие любители искусства, действуя из лучших побуждений, наняли моего брата превратить в «парк скульптур».

Русские zakuski, польские zakąski, греческое meze, румынское mezeliuri, немецкое Abendbrot, французское hors d'oeuvres и классическое английское мясное ассорти — все эти блюда начинают играть собственную роль, будучи отлучены от оригинальных культурных контекстов (которые, особенно в своих восточноевропейских вариациях, зачастую связаны с тем, чтобы способствовать поглощению такого количества алкоголя, которым вполне можно было бы заправить танкер) и переведены на международный язык летней кухни. Не может быть лучшего способа физически ощутить, как удлинился день, чем достать одну saucisson[210]здесь, salade de tomates[211]там, огуречную райту и ломтик pissaladière,[212]несколько вареных яиц, порцию ratatouille,[213]немного оливок, анчоусов, один-два сорта местного сыра, свежие сочные маленькие репки, копченую рыбу, икру proscuitto,[214]маринованные баклажаны, миску хоммоса, грибы или лук-порей à la grecque,[215]а также все паштеты, какие имеются у местных поставщиков (можно еще взять жаренную на вертеле холодную птицу, чтобы было что погрызть), и все это сопроводить качественным сливочным маслом и хорошим хлебом, а затем запить идеально скромным местным вином. Пищеварение отзывается на тепло и обещанную праздность лета некоторым замедлением отвергая все трудные задачи, которые ставит перед ним более плотная зимняя диета. Чувствуешь необходимость привередничать, есть разборчиво, заинтриговать нёбо разнообразием лакомств и деликатесов, вместо того чтобы открыто противостоять аппетиту, как в гладиаторском поединке между ретиарием и myrmillо, размахивающим сетью обладателем страшного трезубца и тяжело вооруженным мирмидонцем — именно такое столкновение некогда особенно волновало мое юное воображение значительно больше, чем скучно-односторонняя схватка между львами и христианами (форма публичной казни, которая, как я заметил, почему-то не упоминается теоретиками наказаний, рассуждающими о сравнительных достоинствах смертельной инъекции, расстрела и электрического стула). Кто смог бы противостоять счастливой комбинации метеорологии и гастрономии, представленной холодным обедом в жаркий день? Кто отказал бы совершающим свадебное путешествие молодоженам в единственном пикнике в парке, где они могли бы прогуливаться между творениями природы и творениями человеческими, рука об руку, в поддень, в Бретани, в Именно в то время, когда работы моего брата приобрели более абстрактное, праздничное и пантеистическое звучание, он и приступил к созданию парка скульптур Я помню, как однажды поддразнивал его по поводу этого рискованного начинания. Это было в суете восточного Лондона, над останками «индийской» еды, которую жившая с ним тогда любовница купила в их любимой местной забегаловке-карри, совершенно непостижимым образом заменив на барашка вандалу барашка дхансак, которого я на самом деле заказал. Как я заметил тогда, «вандалу» звучит совсем иначе, чем «дхансак», даже если разговариваешь с исключительным дураком.