Хью стоял в дверях кухни уже не знаю как долго, держа в своих пухлых красных руках знакомую мне пару свадебных чемоданов. Он не опускал их на землю, как будто боялся, что если он это сделает, то произойдет взрыв. Он с важностью сказал:

— Нам пора, дорогая.

— И что ответил ваш брат?

— Он сказал: «Причин для чего?»

Мы приступили к банальной рутине расставания. Прощания и разлуки никогда, по-моему, не приносят человеку той бури сильных чувств, которую обещают. Человеческие существа (опять же, по-моему) имеют склонность ощущать неверное количество эмоций или даже вообще неверные эмоции, так что жизнь — это бесконечный процесс переливания жидкости во все новые и всегда неподходящие сосуды: не той формы, не того цвета, не того размера. Из всех человеческих талантов наиболее равномерно люди наделены даром неуместности. На похоронах моего брата порывистый ветер Норфолка снова и снова приносил обрывки воплей футбольного комментатора из сада того дома, что когда-то был домом викария. Теперь сам викарий жил в городке, а бывший дом священника принадлежал норфолкскому адвокату, большому любителю гольфа, и его не слишком примерного поведения подросткам-сыновьям. Я стоял у края могилы (известность моего брата обязала или соблазнила викария дать разрешение похоронить его в гробу на кладбище, которое официально считалось «полным» и где разрешалось хоронить только урны с пеплом, так что эти похороны стали причиной некоторых разногласий и здоровой норфолкской враждебности), элегантный в своем только что купленном черном костюме (одежда была приобретена с сознательным пренебрежением к афоризму Торо,[305]гласящему, что нужно опасаться любого предприятия, требующего новой одежды; по-моему, наоборот, следует выискивать их с максимальным рвением!), готовясь уронить одну черную орхидею на гроб Бартоломью. Всевозможные подхалимы, люди, которых в России называют «аппаратчики», журналисты и бывшие жены усопшего за моей спиной наперебой рвались добавить свою горсть земли, и пока я стоял там, футбольный комментатор достиг очередного пика мужской истерии, кульминации восторженного слабоумия, когда «Троглодиты» отомстили «Дикарям» за поражение в прошлом году. И в этот момент цветок, заказанный заблаговременно у флориста Уикхама, выпал из моих великолепных пальцев.

Мое прощание с Лаурой и Хью не достигло тех высот (или правильнее сказать глубин), скорее вполне в английском духе, оно оставило чувство неудовлетворенности. Хью грузил сумки в багажник маленького арендованного «фиата», пока Лаура и я стояли лицом к лицу, как будто официально приглашая друг друга на танец. Прикоснуться или не прикоснуться? Подошел Хью, тупо потряс мою руку — его пожатие было вполне предсказуемым и излишне настойчивым — тактично отступил и взгромоздился на пассажирское место. Мы с Лаурой подались друг к другу одновременно, как будто в один и тот же момент в каждом из нас поспешность прервала поток размышлений, и чуть-чуть не столкнулись носами. Мы обменялись поцелуем, и в самой высшей его точке наши губы едва соприкоснулись; ее губы были неожиданно сухими.

— Спасибо вам большое, — сказала Лаура.

— Не благодарите меня.

И вот она уже в машине: хлопотливо отодвигает сиденье, поправляет зеркало, пристегивается одним четким движением. Лаура завела мотор и опустила стекло.

— Еще раз спасибо.

Я ничего не сказал, просто поднял руку, благословляя и прощаясь, и держал ее так, пока Лаура аккуратно выезжала задним ходом из ворот и сворачивала на дорогу, ведущую к деревне. Ее муж тем временем пригнулся в тошнотворном приступе карторазглядывания. Я стоял у ворот, все еще не опуская руки, и смотрел, как они уезжают. Дымный след вставал за ними от потревоженного колесами гравия. Скоро они проедут мимо места, где предполагается построить муниципальную дамбу, этот проект вызвал в свое время столько жарких споров и дискуссий. Знаете это ощущение, когда съел половину печенья, а вторую половину оставил где-то, а теперь не можешь вспомнить где и никак теперь не можешь избавиться от чувства незавершенности, неоконченного дела, от зуда, который невозможно унять? А потом возникает еще другое чувство, словно бы прикасался руками к чему-то нечистому, пачкающеему, экскрементальному, и у тебя с тех пор не было времени их вымыть. И вот теперь ты, сколько ни роешься в памяти, не можешь вспомнить, что же это было такое, почему ты чувствуешь себя таким грязным, и есть только уверенность, что это как-то связано с несмываемым пятном. Я развернулся и пошел к дому. Когда я был уже в дверях, машина с убитыми молодоженами свернула на шоссе, оставив за собой клубы медленно оседающей пыли.