Брюмерский Кодекс IV года обязывал председателя департаментского совета присяжных лично заняться правонарушением, совершенным в Гондревиле. Заметим кстати, что Конвент исключил из юридического языка слово «преступление». Он допускал лишь нарушения закона, караемые штрафом, лишением свободы, наказаниями нравственными и телесными. Смертная казнь относилась к наказаниям телесным. Однако после заключения мира предполагалось упразднить смертную казнь, заменив ее двадцатью четырьмя годами каторжных работ. Следовательно, Конвент полагал, что двадцать четыре года каторги равносильны смертной казни. Что же сказать об уложении о наказаниях, предусматривающем пожизненную каторгу? Новое уложение, подготовлявшееся тогда наполеоновским Государственным советом, отменяло административные функции председателей советов присяжных; в их руках действительно сосредоточивалась огромная власть. В отношении преследования правонарушений и привлечения к суду председатель совета присяжных одновременно являлся своего рода агентом судебной полиции, королевским прокурором, судебным следователем и королевским судом. Но мероприятия председателя и составленное им обвинительное заключение должны были визироваться комиссаром исполнительной власти и утверждаться вердиктом восьми присяжных, которым он излагал данные, добытые следствием; присяжные выслушивали показания свидетелей, обвиняемых и выносили первый вердикт, называвшийся вердиктом обвинения. Председатель неизбежно оказывал на присяжных, собиравшихся в его кабинете, столь большое влияние, что они были просто-напросто его подголосками. Эти люди представляли собой совет присяжных обвинения. Были и другие присяжные, составлявшие жюри при уголовном суде, где разбирались дела обвиняемых. В отличие от присяжных обвинения эти назывались присяжными суда. Уголовный трибунал, который Наполеон только что переименовал в уголовный суд, состоял из председателя, четырех судей, общественного обвинителя и правительственного чиновника. Однако между 1799 и 1806 годами в некоторых департаментах существовали еще так называемые чрезвычайные суды, где рассматривались без участия присяжных дела о покушениях особого рода; эти дела слушались судьями из гражданского трибунала, который в таких случаях преобразовывался в чрезвычайный суд. При столкновениях чрезвычайного суда с уголовным возникали вопросы о компетенции суда в том или ином деле; эти вопросы разрешались кассационным трибуналом. Если бы в департаменте Об был свой чрезвычайный суд, то покушение на сенатора Империи, конечно, подлежало бы такому суду; но в этом мирном департаменте чрезвычайного суда не было. Потому Гревен и послал унтер-офицера к председателю совета присяжных в Труа. Фараон помчался туда во весь опор и вернулся в Гондревиль на почтовых, везя с собою этого почти всесильного чиновника.

Председатель совета присяжных города Труа был до Революции судейским чиновником, потом платным секретарем одной из комиссий Конвента и был другом Малена, который и устроил его на теперешнее место. Этот чиновник, по имени Лешено, оказался подлинным знатоком старого уголовного судопроизводства и, как и Гревен, немало помог Малену в его судебно-законодательной работе в Конвенте. Поэтому-то Мален рекомендовал его Камбасересу, который назначил Лешено главным прокурором в Италию. Но Лешено повредил своей карьере тем, что вступил в связь с одной знатной туринской дамой, и Наполеону пришлось его сместить, дабы избавить от привлечения к исправительному суду, куда обратился муж этой дамы, требуя признания одного из ее детей незаконным. Лешено, столь многим обязанный Малену и понимавший всю серьезность такого покушения, привез с собою жандармского капитана и отряд жандармов в двенадцать человек.

Перед отъездом он, конечно, повидался с префектом, но последний, из-за ночного времени, не мог воспользоваться телеграфом. Поэтому в Париж была послана эстафета, чтобы уведомить министра полиции, верховного судью и самого императора о неслыханном преступлении. Лешено застал в гондревильской гостиной г-жу Марион, г-жу Гревен, Виолета, сенаторского камердинера и местного судью с писарем. В замке уже произвели обыск. Судья с помощью Гревена тщательно собирал первые данные расследования. Его прежде всего поразила обдуманность преступления, о чем свидетельствовал выбор дня и часа. Было уже около шести часов вечера, и это не позволяло тотчас приняться за поиски следов и улик. В это время года в половине шестого, — когда Виолет получил возможность броситься вслед за преступниками, — становится уже почти темно; а для злоумышленников темнота нередко — спасение. Выбрать праздничный день, когда все уходили на маскарад в Арси и сенатор должен был остаться у себя в доме один, — разве это не значило ловко избавиться от свидетелей?

— Отдадим должное проницательности полицейских агентов, — сказал Лешено. — Они беспрестанно предостерегали нас от сен-синьских дворян и предупреждали, что рано или поздно, но они непременно совершат какую-нибудь подлость.

Вполне полагаясь на распорядительность префекта департамента Об, который разослал во все префектуры, находившиеся вокруг Труа, эстафеты с просьбой о розыске сенатора и пяти неизвестных в масках, Лешено приступил к следствию. С такими ловкими законниками, какими были Гревен и судья, дело пошло быстро. Судью по имени Пигу, бывшего старшего клерка в парижской конторе, где Мален и Гревен изучали судопроизводство, три месяца спустя назначили председателем арсийского суда. Что касается Мишю, то Лешено был осведомлен об угрозах этого человека по адресу г-на Мариона и о западне, которой сенатор случайно избежал в своем парке. Эти два факта, один из которых был следствием другого, надлежало рассматривать как первых провозвестников позднейшего покушения, и предположение, что бывший лесничий является главарем злоумышленников, казалось тем убедительнее, что Гревен, его жена, Виолет и г-жа Марион заявили, будто в числе пяти человек в масках один был очень похож на Мишю. Цвет волос, цвет бакенбард, коренастая фигура изобличали его. Да и кто другой, кроме Мишю, мог бы открыть ворота Сен-Синя своим ключом? Сторож и его жена были по возвращении из Арси допрошены и показали, что ворота находились на запоре. При осмотре замка, произведенном судьей в присутствии полевого сторожа и писаря, не было обнаружено никаких признаков взлома.

— Когда Мишю выгнали, он, вероятно, оставил у себя запасные ключи от замка, — сказал Гревен. — Видимо, он задумал какой-нибудь совсем отчаянный фортель, потому что в три недели распродал все свое состояние и вчера в моей конторе получил за него деньги.

— Они взвалили все это на его плечи, — воскликнул Лешено, пораженный таким совпадением. — Видно, он готов за них душу отдать.

Кто мог лучше господ де Симезов и д'Отсэров знать внутреннее устройство замка? Нападавшие не сделали ни малейшей ошибки при своих поисках, они всюду шли уверенно, и это говорило о том, что шайка прекрасно знала, чтó ей нужно и, в особенности, где зто нужное найти. Ни один из отпертых шкафов не был взломан. Следовательно, у злоумышленников имелись ключи от всего, и, как это ни странно, они не позволили себе ни малейшей кражи. Следовательно, дело не в ограблении. Наконец, Виолет, опознавший сен-синьских лошадей, застал графиню на страже у флигеля. Таким образом, вся совокупность фактов и свидетельских показаний давала даже самому беспристрастному правосудию столь веские основания заподозрить де Симезов, д'Отсэров и Мишю, что в глазах любого председателя совета присяжных эти подозрения должны были стать достоверностью. Но что же намеревались сделать с будущим графом де Гондревилем? Заставить его отступиться от имения, купить которое еще с 1799 года собирался Мишю, заявлявший, что у него денег хватит?