который уже через три недели после большевистской революции он заявил, что большевики являются «опасными радикальными социалистами-революционерами, угрожающими Америке и мировому порядку…»[680]. Провал интервенции, приводил Лансинга, в конце 1919 г., к выводу, что «большевиков никогда не удастся свергнуть силой, они лишь по прошествии продолжительного времени уступят место новым лидерам»[681].

Именно эта точка зрения, по словам Дэвиса и Трани, легла в основу американской политики непризнания, указывая, в этой связи, что, на роль инициатора «Первой Холодной войной», «вполне справедливо мог претендовать Лансинг»[682]. Президент Вильсон приходил к выводу, что «Лансинг подрывал и расшатывал моральные устои…»[683].

Новый госсекретарь Б. Колби, пришедший на смену Лансингу, не без участия британского посла О. Гейдса, занял еще более радикальную антибольшевистскую политику[684]. 9 августа 1920 г. появилась знаменитая нота Б. Колби, в которой в частности говорилось: «Большевики захватили власть «силой и коварством», а правят методом «жестокого подавления». У их власти, скорее иная основа «Существующий в России режим основывается на пренебрежении принципов чести и добросовестности, обычаев и условий, на которых покоится международное право; короче говоря, на пренебрежении любых норм, на которых можно строить гармоничные и доверительные отношения государствами и людьми»»[685].

Нота Колби завершалась требованием отозвать иностранные войска из России: «Только таким образом большевистский режим может быть лишен должного, но действенного призыва к русскому национализму»…»[686]. Дэвис и Трани назвали ноту Колби «Документом, оформившим первую «Холодную войну»… Соединенные Штаты… официально заняли позицию непризнания советской власти и возложили на себя миссию противодействия мировой революции»[687]. Ведущий американский политический обозреватель того времени У. Липпман предложил вариант изоляции СССР, который англичане стали именовать «кольцевым ограждением», «санитарным кордоном». Липпман также ввел в широкое обращение термин «Холодная война»[688].

Республиканцы, пришедшие на смену демократу Вильсону, отражали самые радикальные антисоветские настроения. В марте 1921 г. новый госсекретарь Ч. Хьюз указал на невозможность даже торговых отношений между обеими странами: «Было бы тщетно ожидать возобновления торговли, пока экономические основы производства прочно не установлены. Производство обусловлено безопасностью жизни, признанием твердой гарантии частной собственности, святости договоров и права свободного труда». Ставший министром торговли Г. Гувер, в свою очередь заявлял, что «вопрос о торговле с Россией скорее политический, чем экономический, пока Россия находится под контролем большевиков»[689].

Вице-президент Американской федерации труда М. Уолл в середине 1920-х, призвал к «Крестовому походу», против СССР[690]. Эту инициативу активно поддержал Черчилль, который в 1926 г. выступил с программой экономической интервенции и блокады Советского Союза. В 1927 г. Англия разорвала отношения с Советской Россией. А министр иностранных дел Франции А. Бриан в 1929 г. выдвинул проект создания «Пан-Европы», предусматривавший установление «федеральных связей» между европейскими странами для решения проблем экономического сотрудничества и совместной борьбы против СССР[691].

* * * * *

Несмотря на то, что начало «Первой Холодной войны» берет свой отсчет с большевистской революции, ее объективные предпосылки появились задолго до прихода большевиков к власти. Обращая внимание на этот факт, американский историк Р. Поваски указывает, что «корни соперничества супердержав уходя в глубь столетий, восходя к младенчеству Американской нации…, это соперничество двух наций было неизбежным, поскольку им обеим судьбой было предназначено расширять свое политическое, культурное и экономическое влияние»[692].

Неизбежность этого соперничества одним из первых увидел А. де Токвиль, выпустивший в 1835 г. свой классический труд «О демократии в Америке». Завершая первую часть своей книги, Токвиль отмечал: «Сегодня две великие нации земли могут продвигаться вперед к одной и той же судьбе, предначертанию, из различных стартовых точек: русские и англо-американцы». При этом он указывает на драматический контраст, существующий между ними:

Американцы, опираясь на «свободу как главный способ действия», принцип эгоизма и здравый смысл, завоевывают и цивилизуют свой огромный континент, преодолевая естественные преграды в построении сильной американской демократии. Русские с «рабской покорностью», как главным способом действия могут использовать «меч воина» под командованием «одного человека» для покорения цивилизации. И далее он предупреждал, что хотя «точки старта и пути различаются, но каждый из них ведом некоторым тайным провиденциальным замыслом — взять когда-то в будущем в свои руки судьбы половины мира»[693].

Во второй половине XIX в. в Нью-Йорке, Филадельфии, Питсбурге, Бостоне и т. д. было организовано «Общество друзей свободы России», через которые шла поддержка различных революционных групп[694].

Первое столкновение интересов этих двух стран произошло во время участия русской армии в подавлении боксерского восстания в Китае. Америка расценила этот шаг, как попытку раздела Китая на сферы влияния, что представляло угрозу ее собственной программе проникновения в Поднебесную, посредством политики «открытых дверей».

Характеризуя отношение США к России, популярный американский пастор Дж. Стронг в 1900-м году заявлял: «последняя смертельная борьба между абсолютизмом и свободой» будет между «славянами с одной стороны и англосаксами — с другой»[695]. Самыми жизненно важными славянскими людьми, по мнению Стронга, были Русские[696]. Видный историк, потомок двух президентов США Г. Адамс после посещения России в 1901 г. отмечал, что «разрыв между нею и Европой, казалось, представляет бездну», как противостоять «русской инерции — инерции расы»? — «непреодолимость русской инерции, — приходил к выводу Адамс, — означала провал идеи американского лидерства»[697].

Тенденции, которые набирали силу в правящих и интеллектуальных кругах Америки, становились настолько очевидными, что в феврале 1909 г. обращали на себя внимание русского военно-морского агента в Вашингтоне: «Странным фактом является то, что ровно год прошел после того, как Англия сняла с нас двухвековой антагонизм, и вместо Англии новым таким же искусным застрельщиком явилась Америка и именно в тот момент, когда она почувствовала свою военную и торговую мощность. Не есть ли это грустное предостережение того, что в ближайшем будущем Америка сделается действительно нашим заклятым врагом — на это что-то похоже»[698].

Конечные цели американской политики в отношении России были сформулированы в работах А. Мэхема, сенаторов А. Бевериджа, Дж. Стронга и т. д., которые, приходил к выводу накануне Первой мировой войны сотрудник Генерального штаба Русской армии А. Вандам, теоретически разработали план борьбы, «которая к середине ХХ столетия должна будет закончиться торжеством англосаксонской расы на всем земном шаре». План был доведен до сведения американского народа посредством сотен тысяч экземпляров их сочинений. В соответствии с их представлением «главным противником англосаксов на пути к мировому господству является русский народ». План включал уничтожение торгового и военного флота России, оттеснение ее от морей, на север, что приведет русский народ по законам природы к