— У себя?

— Да. Он только что с обеда. У него назначена встреча в полпятого, так что если он вам нужен, то поторапливайтесь.

— А какого рода встреча, вы не в курсе?

— Комиссар, вы хотите, чтобы я выдавала личные секреты вице-квесторе? — неподдельно ужаснулась она. — Вам достаточно будет знать, что он ждет своего адвоката.

— Ну да, — пробормотал Брунетти и поглядел на ее туфли, пурпурные, под цвет юбки. — Тогда мне лучше пойти сейчас.

Он постучал, дождался «avanti» и вошел.

Человеком, сидевшим за столом в кабинете Патты, мог быть сам вице-квесторе Джузеппе Патта и никто другой. Однако тот, кого Брунетти увидал там, был похож на Патту, как фоторобот бывает похож на оригинал. В августе Патта всегда становился бронзовым, словно чурбан красного дерева. Теперь же он пожелтел — от разлившейся под загаром бледности. Тяжелый жесткий подбородок, при взгляде на который Брунетти всякий раз вспоминал фотографии Муссолини в учебниках истории, как-то вдруг расплылся, грозя вскоре и вовсе обмякнуть. Галстук был по-прежнему тщательно вывязан, но воротник пиджака явно нуждался в чистке. Отсутствие же булавки в галстуке и цветка на лацкане пиджака создавало впечатление, что вице-квесторе забыл одеться.

— А, это вы, Брунетти… — сказал Патта, увидав его. — Проходите. Садитесь. Садитесь, пожалуйста. — В те пять с половиной лет, что они работали вместе, Брунетти очень редко доводилось слышать от Патты слово «пожалуйста», а если и доводилось, то произносимое не иначе как сквозь стиснутые зубы.

Брунетти сел, как ему было велено, и приготовился к новым чудесам.

— Я хочу поблагодарить вас за помощь, — смиренно начал Патта, едва скользнув по нему взглядом, будто бы глядел вовсе не на собеседника, а на какую-то птичку, пролетевшую у того над плечом… Поскольку Паола уехала, в доме не было ни «Дженте», ни «Оджи», и Брунетти не знал, пишут ли там чего о Бурраске с синьорой Паттой или нет, но предполагал, что не пишут, раз Патта вздумал его поблагодарить. Если Патта так убежден, что в этом есть заслуга Брунетти, то пусть себе, он не станет его разубеждать.

— О, мне это ничего не стоило, синьор, — честно ответил он.

Патта кивнул.

— Как продвигается дело в Местре?

Брунетти рассказал вкратце, что удалось выяснить, и упомянул также о беседе с Раванелло и о его признании относительно привычек и наклонностей Маскари.

— То есть получается, что в его смерти виновата его же собственная э-э?… слабость. — У Патты был нюх на очевидные вещи.

— Да, синьор, если допустить, что мужчины нашего с вами возраста могут быть сексуально привлекательны для других мужчин.

— Не понимаю, о чем вы, комиссар. — Патта на глазах превратился в прежнего себя.

— Мы можем предположить, что погибший был трансвестит и отдавался за деньги, но подтверждений тому у нас нет, кроме факта, что он был найден в платье, и свидетельства человека, занявшего его место.

— Но этот человек — директор банка, Брунетти, — напомнил Патта, который благоговел перед титулами.

— Он стал директором банка благодаря смерти своего предшественника.

— Банкиры не убивают друг друга, Брунетти, — изрек шеф тоном, исключающим возражения.

Брунетти только сейчас заметил опасность. Нельзя допускать, чтобы Патта окончательно уверовал в связь между смертью Маскари и его распутным поведением, иначе он струсит и сплавит дело в Местре, и Брунетти останется с носом.

— Вы, наверное, правы, синьор, — миролюбиво согласился Брунетти, — но что напишут газетчики, если узнают, что мы проработали не все версии преступления?

Газетчики были для Патты что красная тряпка для быка.

— А что вы предлагаете? — насторожился он.

— Я думаю, нам следует, конечно, основное внимание уделять трансвеститам в Местре, но также не стоило бы забывать о банке, сколь отдаленным ни представлялось бы его отношение к убийству.

— Комиссар, а не слишком ли много вы на себя берете? — напыжился Патта. — Нет, если вы считаете, что банк и убийство как-то связаны, то это ваше право. Но я хочу, чтобы вы помнили, с кем имеете дело, и оказывали этим людям подобающее их положению почтение.

— Разумеется, синьор.

— Я оставляю это под вашу ответственность, но без моего ведома запрещаю вам предпринимать какие-либо меры в отношении банка.

— Да, синьор. Это все?

— Все.

Брунетти встал, поставил стул к столу и молча вышел. Синьорина Элеттра листала бумаги в папке.

— Синьорина, вам удалось найти что-нибудь о доходах?

— О чьих доходах? — спросила она с улыбкой.

— Ммм… — Брунетти растерялся.

— Адвоката Сантомауро или синьора Бурраски?

Брунетти был так занят делом об убийстве, что у него совсем вылетело из головы поручение, которое Патта дал синьорине Элеттре: разрабатывать Бурраску.

— А я и забыл, — повинился он.

Нетрудно было догадаться, что если она упомянула Бурраску, значит, у нее что-то есть.

— И что же вы узнали?

Отодвинув папку, она удивленно взглянула на комиссара, будто не поняла вопроса.

— Что его миланская квартира выставлена на продажу, что три последних фильма принесли ему одни убытки и что вилла в Монако уже отошла кредиторам. — Она улыбнулась. — Продолжать?

Брунетти кивнул. Черт возьми, как она все это раскопала?

— В США его обвиняют в съемках детской порнографии, заведено уголовное дело. Все копии его последнего фильма были конфискованы полицией Монако. Причины мне выяснить не удалось.

— А налоги? Это вы, случаем, не налоговые декларации просматривали, когда я вышел?

— К сожалению, нет. Знаете, как неохотно налоговики делятся информацией? Из них практически невозможно ничего вытащить. — Она сделала многозначительную паузу и закончила так, как он и предполагал: — Если только у тебя там нет знакомых. Так что налоговые декларации прибудут завтра.

— И вы сразу отдадите их вице-квесторе?

Синьорина Элеттра пронзила его свирепым взглядом:

— Нет, комиссар. Я подожду несколько дней.

— Вы шутите?

— Какие могут быть шутки, когда речь идет о вице-квесторе?

— Зачем же тогда ждать?

— А почему нет?

Немало же Патта, должно быть, поиздевался над ней за неделю, что она успела замыслить такую жестокую месть.

— А Сантомауро?

— Ах, Avvocato Сантомауро — это совсем другой случай. Он процветает. У него вагон акций и облигаций общей стоимостью более полумиллиарда лир. Заявленный годовой доход — два миллиона лир, что в два раза больше средней суммы, какую обычно декларируют люди его положений.