Он закрывал глаза, рыдал в подушку, смотрел в потолок, ложился на живот, переворачивался с боку на бок, но сон не приходил. Зато приходили туманные бредовые видения, будто эхо, звеневшие в его сознании слова Джека.

Хуже всего приходилось, когда Хави представлял собственные похороны. Цвета американского флага, которым был задрапирован его гроб, казались ярче на фоне черных нарядов скорбящих. Флаг был единственным утешением для его родителей в тот день.

Конечно, будут разговоры о том, как он умер. Возможно, священник расскажет историю его жизни, если родители не смогут подобрать слова. Именно эту часть Хави перематывал и проигрывал, закрывая глаза и моля о сне.

— Машина появилась из ниоткуда, — сказал священник, печально покачав головой.

Перемотать.

— В конце концов он проиграл битву с болезнью… — Опять печально качает головой.

Перемотать.

— Он хорошо плавал, но волны оказались сильнее.

Перемотать.

— Он просто сидел за столом, когда взорвалась бомба.

Перемотать.

— Он был настоящим американским героем до последнего вздоха, — твердо сказал священник.

И впервые не покачал головой.

БЕН

Кондиционер в аудитории 204 сломался, поэтому Карл открыл все окна, чтобы впустить ветерок. Стоял тихий летний вечер, и зной, наполнивший классную комнату, казалось, убаюкивал группу до куда более расслабленного состояния, чем обычно.

— Любопытно, — сказал Шон, — кто до сих пор не рассказал о нити членам своей семьи?

Бен робко поднял руку, немного смутившись, а Хэнк непринужденно поднял указательный палец, как бы отмечая положительный ответ.

— Все в порядке, — кивнул Шон. — Каждый движется по своему графику.

— А я рассказал родителям только на этой неделе, — сообщил Нихал.

Он только что вернулся из поездки в Чикаго, где его родители жили последние три десятилетия, с тех пор как отец Нихала поступил в докторантуру Северо-Западного университета и молодожены эмигрировали из Индии.

— Как все прошло? — спросила Леа.

— Честно? Трудно… — вздохнул Нихал. — Но они оба верят, что наши тела — это временные сосуды для наших душ и что нити связаны только с нашим нынешним телом, так что после этого моя душа возродится, предположительно, с совершенно новой нитью. И будет у меня еще один шанс.

— А вы не разделяете эти убеждения? — спросил Шон.

— Послушайте, я люблю свою религию. В ней столько… радости. И свободы. Мы не привязаны к скучным правилам, к огню и сере, — сказал Нихал. — И до нитей я даже не тратил так много времени на то, чтобы действительно думать о перерождении. Это всегда было где-то рядом, на заднем плане, пока я сосредоточивался на учебе или других вещах. И я знаю, что мои родители только пытались мне помочь, но теперь… Я хочу пожить этой жизнью, а не ждать какого-то нового воплощения в окружении незнакомых людей.

Несколько членов группы понимающе кивнули.

— Мои родители считают, что я вообще отстраняюсь от традиций предков, — объяснил Нихал. — И да, порой я обижался на родителей, когда знакомые и незнакомые неправильно произносили мою фамилию или отпускали шуточки о еде, которую я приносил в школу на обед. Но я всегда гордился тем, что я их сын.

— Я уверен, что они это знают, — сказал Хэнк.

— Я ненавижу ссориться с ними, потому что на самом деле я хотел бы смотреть на все так же, как они, — добавил Нихал. — Может быть, жить действительно стало бы легче, будь мы уверены, что это не единственная наша жизнь.

Слушая Нихала, Бен вспоминал своего босса, одного из старших архитекторов фирмы, который любил говорить, что у зданий несколько жизней, возможно, чтобы смягчить новости, когда любимое здание проигрывало конкурс на сохранение и подлежало перестройке. Именно теория его босса об архитектурной реинкарнации вдохновила Бена на привычку включать в свои проекты по замене прежнего здания некую дань уважения к нему — например, узор на камне или форму окна. Ему нравилось думать, что даже у зданий может быть память и о них тоже могут помнить.

— Я чувствую, что мои родители все сделали правильно, — говорил Нихал. — Они приехали в эту страну и построили себе новую жизнь. И я слушался их, я очень старательно учился, чтобы поступить в Принстон, а потом продолжал учиться, даже когда половина моих однокурсников, казалось, занималась исключительно походами по барам. Мне казалось, что я тоже все делал правильно.

— И твоя нить этого не отрицает, — сказал Шон. — Вы думаете, я что-то сделал, чтобы оказаться в этом кресле? Или кто-то из присутствующих в этой комнате сделал что-то не так, чтобы укоротить свои нити?

— Нет. Конечно, нет, — ответил Нихал.

— Тогда почему ты должен относиться к себе с меньшим состраданием?

В тот вечер несколько групп одновременно закончили встречи, и их участники высыпали на тротуар перед школой. Хэнк, Мора и Бен остановились вместе на углу.

— Да, тяжелый разговор получился, — вздохнул Хэнк.

— Это был довольно тяжелый год, — добавила Мора.

— Что ты обычно делаешь, чтобы справиться с проблемами? — спросил Хэнк.

— Я… не знаю. — Мора пожала плечами. — Наверное, просто продолжаю жить своей жизнью.

— Есть ли у кого-нибудь из вас какая-нибудь отдушина? Способ выпустить пар? — не отставал Хэнк.

— Разве не для того придумана эта группа? — спросил Бен.

— Ну да, но на разговорах далеко не уедешь, — заметил Хэнк. — Может быть, все потому, что я привык работать руками и мне всегда нужно было что-то осязаемое… — На лице Хэнка на мгновение появилось странное выражение. — Почему бы вам не присоединиться ко мне в следующий раз?

— Куда ты собрался? — спросил Бен.

— Просто доверьтесь мне. — Хэнк улыбнулся. — В следующие выходные. Лучше всего, если получится ближе к закату.

В следующую субботу Бен ждал его по адресу, который Хэнк прислал ему в СМС: возле огромного спортивного комплекса, раскинувшегося вдоль реки Гудзон.

В вестибюле телевизионный экран был залит пламенем — репортер говорил о кострах, которые зажигали по всей Европе. Типичная традиция конца июня в этом году была подхвачена движением по всему континенту, призывающим людей бросать в костры свои коробки и нити. Поскольку ни то ни другое нельзя было уничтожить, этот жест был скорее символическим, чем практическим, но тем не менее тысячи людей поспешили на зов.

Бен был заворожен кадрами переполненных пляжей в Хорватии, Дании и Финляндии, сотни молодых людей прыгали босиком по песку, когда пламя охватывало их коробки. Отказ от нитей казался еще более вызывающим в свете недавнего шага Америки — запрета коротконитным занимать определенные должности. «Пока одни сгибались перед пугающей силой нитей, — думал Бен, — другие их жгли».