— Я уверен, что дочь простит вас, — сказал Хэнк. — Особенно когда услышит прекрасную новость.

— Вы ее не знаете. Если она что-то задумала, то сделает все что угодно. Даже затаит обиду. Скоро она начнет новую жизнь. И не нужно ей знать, что я подсматривала за ее спиной. Сейчас важно только то, что она будет жить.

«Какой необычный новый мир создали эти нити», — подумал Хэнк. Несмотря на всю печаль, обман и разрушенное доверие, несмотря на все случаи, которым Хэнк был свидетелем в больнице, наблюдая, как пациенты в страхе сжимали свои коробки, по крайней мере, было и еще кое-что: надежда для матери больного ребенка. Благодать от осознания того, что молитвы будут услышаны.

Через несколько дней Хэнк связался с Аникой и спросил, как прошла операция той девушки.

— К сожалению, мы узнали от сестры донора, что в прошлом году он лечился от рака, — сказала она. — Мы не смогли использовать легкое.

И все же отчаиваться было рано. Хэнк будто слышал слова ее матери: «Если не в этот раз, то в следующий».

Он развалился на скамейке, расслабляясь под ритм, с которым клюшки били по мячам, посылая их в лунки. «Как странно, — подумал Хэнк, — быть женщиной с розовыми волосами, которая живет в тревоге, не зная о грядущем спасении, о даре, который ее ожидает».

Но тут Хэнк заметил, что Бен все никак не ухватит клюшку поудобнее. Он встал и подошел к Бену сбоку, чтобы не попасть под удар, и положил руку ему на плечо, готовый подбодрить.

ДЖЕК

Обычно Джек не помнил своих снов, но на следующее утро после того, как он предложил Хавьеру поменяться, он проснулся усталый и измученный. И сразу вспомнил, что во сне видел деда.

Дедушка Кэл был единственным членом семьи Джека, который никогда не заставлял его чувствовать себя чужаком и относился и к Джеку, и к Хавьеру с уважением, как к товарищам по оружию.

Джек познакомил их на футбольном матче на первом курсе, когда у Кэла были вьющиеся седые волосы и согнутая спина, как у любого мужчины в возрасте около девяноста лет, но он все еще мог похвастаться ясностью ума, свойственной молодым. Джек слушал, как его дед рассказывает знакомую историю о том, как скрыл свой возраст, чтобы его взяли в армию во Вторую мировую войну, когда он был высоким, но еще прыщавым подростком.

— То, что вы делаете, мальчики, — это благородное призвание, — сказал Кэл Джеку и Хави, когда они сидели втроем на трибунах, тесно прижавшись друг к другу и спасаясь от пронизывающего ветра. — До публики чаще доходят истории о трусах, но те, кого я встречал на службе, были лучшими из всех моих знакомых.

Джек слышал все это раньше, почти на каждом семейном сборище, но ему было приятно видеть, что Хави так увлечен.

— Прежде чем нас бросили в бой, — продолжал Кэл, — мы провели четыре месяца на подготовке в Новой Англии, и пара старших парней как бы приняла меня в свою группу. Они угощали меня сигаретами и водили в кино в свободные вечера. Особенно один парень, Саймон Старр, он действительно взял меня под свое крыло. Никогда не позволял никому сказать мне плохого слова.

Но когда в конце концов нас распределили по местам службы, оказалось, что я отправляюсь на Тихий океан, а тех парней постарше посылают в Европу. И я уверен, что Джек уже говорил вам, что большинство мужчин в моей семье так или иначе служили, поэтому всегда ожидалось, что я когда-нибудь пойду в армию, но война затянула меня в гораздо более раннем возрасте, чем мы могли предположить, и независимо от того, насколько подготовленным ты себя чувствуешь, перед отправкой на фронт все равно страшно.

Хави молча кивнул.

— Саймон увидел, что я очень расстроен тем, что меня отделили от группы, поэтому он отозвал меня в сторону и полез в карман за маленькой молитвенной карточкой, которую всегда носил с собой. Он сказал, что это Хашкивейну, еврейская молитва, в которой Бог просит защитить тебя в течение ночи. Карточку ему подарила невеста, дома. Представляете? Он отдал эту молитвенную карточку мне! Он сказал, что она защитит меня.

Кэл покачал головой, как будто все еще не мог поверить в то, что произошло много лет назад.

— Я христианин, но я сохранил эту молитвенную карточку под гимнастеркой, и Саймон был прав. Молитва меня уберегла.

— Вы поддерживали связь с Саймоном и остальными после войны? — спросил Хави.

Всякий раз, когда его дед доходил до этой части, Джек видел стыд на его лице, раскаяние. Рассказ дедушки Кэла о его панике, перед тем как он отправился в одиночку за границу, и его сожаление о том, что произошло потом, был одним из немногих случаев, когда Джек видел, как Хантер добровольно сбрасывает с себя суровый семейный образ и выставляет себя слабым и уязвимым.

— Гордиться нечем, признаю, — сказал Кэл, — но на самом деле я не знаю, что случилось с Саймоном и остальными. Я хотел поискать их, когда наконец-то вернулся домой, но, честно говоря, мне было страшно. Пока я не знаю, что случилось, я могу представить каждого из них старым и морщинистым, как я сам, в окружении детей и внуков. Черт, я даже могу представить их на этих самых трибунах, болеющих сегодня за нашу команду. И мне хочется думать, что именно поэтому никто из них никогда не искал меня.

Джек и Хавьер молчали, пока Кэл обводил взглядом трибуны.

— Послушайте, мальчики, я стар, но я не слепой, — снова заговорил Кэл. — Я знаю, что сейчас все изменилось. Я понял, что времена изменились, когда увидел, как ужасно мы обращались с теми солдатами, которые вернулись из Вьетнама. Но, как по мне, нет более прекрасного дела, которому можно посвятить свою жизнь. И я считаю честью и привилегией служить рядом с моими товарищами по оружию. Я считаю, что своей жизнью и своей удачей я обязан Богу. Но я также обязан этим людям.

Джек и Хави прекрасно понимали, что он имеет в виду. Они даже не могли сосчитать, сколько раз засиживались допоздна, задавая друг другу вопросы на экзаменах или подбадривая друг друга в грязь и дождь. Только так и справлялись с трудностями.

На заднем сиденье черного фургона, по дороге на похороны Кэла следующим летом, отец Джека передал ему небольшой конверт. На конверте было написано: «Моему внуку». Джек отвернулся, чтобы отец не видел его слез.

Не желая пока вставать, Джек перевернулся в постели и лег на живот. В каком-то странном смысле он был благодарен дедушке Кэлу за то, что тот не дожил до наших дней. Даже после всех ужасов, которые он, должно быть, видел на войне, Кэл был человеком чистой веры: веры в своего Бога, веры в свою страну. Кто знает, как повлиял бы на него этот безумный новый мир?

Джек вздохнул и откинул голову на подушку, глядя на тонкий луч солнечного света, пробивающийся сквозь оконную штору и бьющий в комод, где в верхнем ящике лежала старая и выцветшая молитвенная карточка Хашкивейну.

Конечно, Джек был еще больше благодарен, что деда не было рядом, чтобы узнать, что он тоже планировал солгать армии; только Джек с помощью лжи намеревался сбежать с поля боя.