Элли больше не спит на переднем сиденье моей машины. Она пропала.

Элли

Мои кеды облеплены мокрой грязью – пытаясь оторваться от Шарлотты, я сначала спустилась в овраг, а потом вскарабкалась по склону холма. К счастью, впереди я замечаю заправку и направляюсь туда.

По моим щекам текут слезы, и я легко уговариваю кассира дать мне воспользоваться его телефоном.

Я все испоганила. Теперь Шарлотта думает, что я лживая дрянь, и мне уже не удастся завоевать ее доверие.

Сначала я звоню Диане, но она не подходит к телефону. Странно, такое случается редко. Кассир сверлит мою спину взглядом, так что я торопливо набираю Джастина.

– Слушай, ты не можешь просто так занимать телефонную линию.

– Только одну минуту, – прошу я и поднимаю в воздух руку. – Пожалуйста.

К счастью, Джастин отвечает и заспанным голосом обещает, что заберет меня через двадцать минут. Делать нечего – я выхожу на улицу и жду, съежившись на холодном ветру, пока кассир наконец не проникается ко мне жалостью и не зовет меня внутрь.

Джастин приезжает только через час. Его древняя развалюха, которую он по какому-то недоразумению называет «машиной», громыхает как проклятая. Я спешу забраться внутрь – зубы стиснуты, кулаки сжаты. На переднем сиденьи валяется его рубашка, и я злобно швыряю ее назад. Когда следом отправляется его скейтборд, Джастин подает голос.

– Малыш, осторожнее.

– Ты сказал двадцать минут.

– Прости. Мне пришлось дожидаться, пока друзья моего брата сдвинут свою машину. Эти идиоты припарковались так, что выехать было невозможно.

– Прошло больше часа!

– Прости меня, – повторяет Джастин и пытается меня успокоить, поглаживая по колену. – Что вообще происходит?

– Все и сразу.

– Хочешь переночевать сегодня у меня?

– Ты прекрасно знаешь, что я не могу. Мне нужно проверить, как там мальчишки. Дианы, кажется, нет дома, и ее телефон не отвечает.

– Она всегда где-то шляется, – мрачно говорит Джастин. – Ей бы пора привыкнуть, что тебя может и не быть дома.

– Ну, скоро ей придется с этим смириться.

Джастин давит на газ, и машина набирает ход.

– Что она вообще планирует делать, когда мы уедем?

– В смысле «будем жить вместе»?

– Ну, я мыслил масштабами покрупнее.

– То есть?

– Запад.

– Какой еще запад? – я поднимаю брови и набираю в грудь воздуха.

– Калифорния, – поясняет он и слегка тянет меня за ухо. – Западное побережье. Лучшее побережье!

– И как мы собираемся переехать в Калифорнию? Жить там дорого. Мы даже тут квартиру снять не сможем.

Джастин с гордостью указывает себе за спину, на скейтборд.

– Калифорния бы отлично помогла моей карьере.

– А что, если нам что-то помешает?

– Что, например? – уточняет он и приглушает звук отчаянно вибрирующей стереосистемы. – Твой отец, что ли?

– Ты хочешь пожениться? Не сейчас, вообще. Завести детей? – спрашиваю я.

– Малыш, я не знаю. Я пытаюсь для начала хотя бы со старшей школой справиться. – Он осторожно обгоняет медлительный грузовик. – Когда-нибудь, конечно, хочу. Но не в ближайшее время.

– Если я окажусь беременна, что ты сделаешь?

Джастин ничего не отвечает, но его руки крепче сжимают руль. Я знаю, что он меня слушает, поэтому продолжаю.

– Ты захочешь, чтобы мы воспитали ребенка сами? Или отдали на усыновление? Или ты захочешь, чтобы я сделала аборт?

– Господи, Элизабет, да что сегодня с тобой такое? Откуда все эти вопросы? – Его обычно приятное лицо искажается некрасивой гримасой, будто кто-то подложил ему под нос тухлятину. – Ты просишь тебя подвезти, а потом начинаешь засыпать меня гипотетическими предположениями?

Я смотрю только на свои руки, на туго переплетенные, сцепленные пальцы. В такой же тугой узел сейчас завязан мой желудок.

– Элизабет, – обращается ко мне Джастин и резко останавливает машину на парковке у моего дома. – Посмотри на меня.

Ну, во всяком случае, на Джастина мне смотреть гораздо приятнее, чем на свою улицу. Хорошо, что сейчас уже ночь. Мой убогий дом в темноте выглядит чуть менее отвратительно – можно разглядеть только очертания переполненных мусорных баков и заброшенных ржавых машин, которые годятся лишь на металлолом.

Джастин берет меня за подбородок, и его голос смягчается.

– Малыш, давай посмотрим на вещи реально. Ты живешь с приемной мамой в крошечной квартирке вместе с тремя, а иногда и четырьмя другими людьми одновременно. У тебя даже собственной спальни нет. Я живу в каком-то импровизированном студенческом братстве среди людей, которые выращивают травку. Просто представь себе это. Мы, с рыдающим младенцем, спим на веранде под грохочущую музыку этих идиотов.

Он морщится. Мои глаза жгут слезы – Джастин прав.

– Разве ты не хочешь чего-то большего? – продолжает он, экспрессивно взмахнув рукой. – У нас за душой нет ни гроша. Я работаю на свалке металлолома, ты не работаешь вообще, потому что Диана держит тебя за няньку.

– Но я начала…

Джастин качает головой, обрывая меня.

– Это не важно, – говорит он и нежно вытирает слезы с моих щек. – Я очень хочу выбраться из этой дыры. Побывать где-то еще, жить рядом с пляжем, там, где хорошая погода. Начать жить по-настоящему. Добиться чего-то – ну, знаешь, кроме очередного шрама от ненормального мужика моей матери. – Джастин осторожно убирает прядку волос, прилипшую к мокрой от слез щеке, и целует меня в лоб. – Твои волосы выглядят просто чудесно. Тебе очень идет.

– Спасибо, – бормочу я. Затем расстегиваю ремень безопасности и выбираюсь из машины под пристальным и очень печальным взглядом Джастина.

– Элизабет! – окликает он меня, когда я уже почти добираюсь до двери. Я останавливаюсь не сразу, постепенно замедляю шаг. У меня нет желания поворачиваться, нет желания слышать то, что он собирается сказать.

Потому что глубоко внутри я уже и так это знаю.

Наконец, я заставляю себя обернуться. В глазах Джастина стоят слезы, и я вижу в них отражение боли и какой-то глубокой внутренней пустоты.

Я знаю это, потому что чувствую то же самое.

– Единственное, что я знаю – это то, что я люблю тебя. Никогда в этом не сомневайся, ясно? Но все это заставило меня задуматься о том, насколько у нас вообще все серьезно. Я не хочу тебя ни в чем сдерживать. Равно как и наоборот. Скейтбординг – это для меня все, ты же знаешь. Я хочу, чтобы моей жизни никогда не коснулись пустота и бессмысленность.