У центрального круга, размеченного огнями, я с удивлением увидел Верещагина. Его лицо в пляшущем свете было неподвижным, серьёзным, и от этого он казался кем-то другим.

Он вдруг сложил ноги лотосом и обрёл устойчивость бронзовой статуэтки. Кто-то из зрителей сделал то же самое, другие встали на колени, третьи сидели, поджав их под себя.

Верещагин издал сначала резкий звук, словно откашливался, а потом вдруг загудел на низкой частоте, медленно повышая тон, поднимая руки вдоль своего впалого живота. Звук был плотным и густым, словно над нами задрожал невидимый купол. Люди, кажется, даже перестали дышать. Выдав свою руладу, Верещагин долго молчал, потом загудел снова. Наперекор всем законам музыки он начинал словно со случайного места и также внезапно заканчивал.

После четвёртого или пятого такта к нему присоединились другие голоса, и купол неба над нами словно приподнялся и начал истончаться. Пели синхронно. Звук походил на растянутое «о-м-м», потом внезапно смолкал, и в паузе раздавался медный гул, прохожий на удар колокола — Верещагин бил по огромной чаше деревянной колотушкой.

Сначала я не ощущал ничего необычного, по вдруг заметил, что волоски на моих руках стоят дыбом и всё тело покалывает. Я хотел встать, но тело размякло: возможно, я просто слишком устал. По спине бежали мурашки, словно за шиворот сеяли мелкий тёплый песок.

В паузах наступала такая тишина, что я слышал потрескивание звёзд. Звёзд было необычно много: они покрывали небо, как белая изморось. Дул тёплый ветер, растворяясь на коже, подобно морской пене. Несмотря на странные ощущения, я хорошо воспринимал обстановку и отчётливо видел Кэрол, которая повторяла движения Верещагина.

Тот снова запел, но на этот раз взял настолько высокую и чистую ноту, что у меня заболела эмаль на зубах. Моё тело казалось мне камнем, который стал давать трещины и осыпаться от сильных вибраций. А может быть, я стал песочными часами, которые пересыпают время через узкий пояс настоящего.

Я перестал бороться с обступившей меня слабостью и откинулся на спину, видя теперь лишь фантастически близкое небо: ещё немного, и я коснусь его носом. Взгляд произвольно двигался по карте созвездий, узнавая Большую Медведицу и Кассиопею, но светящаяся пена звёзд вскоре стала неразличимой, словно небо закутало меня с головой.

Состояние напоминало лёгкий утренний сон, хотя я не спал, различая чьё-то дыхание, шорохи одежды и тихие разговоры.

Кто-то приподнял мою голову и подложил свёрток. Лежать стало удобнее. Я увидел лицо Кэрол.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Неплохо. Устал, — ответил я.

Двигаться не хотелось.

Огромное звёздное небо было полно жизни. Я видел спутники, росчерки метеоритов и ленивые огни военно-транспортных самолётов, которые притаскивали за собой раскатистый гул моторов. За ними были миллиарды световых лет спокойствия и неподвижности. Там вспыхивали термоядерные взрывы, исчезнувшие звёзды протягивали лучи света, в бешеном танго сливались галактики. Но краткий миг человеческой жизни останавливал всякое движение и наполнял космос умиротворённостью. Там было хорошо.

Я не заметил, как заснул.

Проснулся я с ощущением, что не спал ни секунды и всё же полностью отдохнул. Откуда-то взялся туристический коврик, кто-то накрыл меня камуфляжной курткой. Надо мной было голубое небо с причёсанной пенкой далёких облаков.

Голова была очень ясной и полной замыслов. Но я знал обманчивую ценность идей, приходящих во сне. Через несколько минут мысли смешаются, пропадёт логика, и гениальность выйдет, как тёплый воздух. Но в этот раз один из фрагментов сна показался мне довольно любопытным. Я видел Аню, любовницу Эдика, во время нашего разговора в министерстве. Этот разговор прокручивался во сне снова и снова, как бы заставляя меня всматриваться. И вдруг меня осенило, что Аня ошиблась с датами. Почему я сразу не проверил?

Они виделись 3 июня, и Эдик сказал, что завтра уедет на пару дней. Но уехал он не утром 4 июня, а вечером, имея в виду, что его не будет двое суток, до конца 6 июня, когда он снова появился в сети. Но Аня не поняла этого: она считала, что поездка продлится 4 и 5 июня. Она терпеливо ждала, в ночь на 6 июня плохо спала, утром нервничала, а в обед написала ему. И он ответил, хотя оба его телефона были выключены.

Конечно, Шелехов: на втором телефоне Эдика её вопрос «Заедешь?» остался без ответа. Аня увидела, что он не прочёл сообщение, продублировала его на другой номер, с которого и пришёл ответ, и было это не 7 июня, как ты считал, а 6-го, когда два других телефона находились вне сети. Значит, она написала ему на тот самый резервный номер, существование которого я предполагал. Именно его Эдик использовал в поездке.

Радость этого открытия шла вперемешку с досадой, что я упустил такую важную деталь. Аня демонстрировала мне их переписку, но я видел только время доставки сообщений, а не даты, равно как не видел номера — я мог бы без труда добыть эту информацию, но в тот момент думал о слишком многих вещах. Я потерял концентрацию, потерял чутьё. Профессиональное выгорание превращает нас в глупцов.

Я набрал Ане. Она до смерти перепугалась раннему звонку, но безропотно продиктовала мне номер Эдика, который считала основным, хотя на самом деле это был его самый секретный, резервный телефон.

Я написал знакомому в полиции, который имел прямой выход на сотовых операторов. Тот вскоре сообщил, что номер зарегистрирован на некого жителя Верхней Салды, вероятно, знакомого Эдика, имя которого мне ни о чём не говорило. Я попросил достать всю информацию о звонках и треках этого телефона. На это требовалось время.

Я не был уверен, что мне удастся раздобыть маршрут Эдика: не все сотовые операторы пишут и хранят непрерывный трек телефона. Маловероятно также, что аппарат ещё в сети: если Эдик хранил его в секретном месте, он давно разряжен, если же он попал в руки его заказчиков, вероятнее всего уничтожен. Но важно добыть хотя бы список абонентов Эдика, которые знали об этом номере, а через них выйти на заказчиков его предприятия, а может быть, и убийц.

Я огляделся. Несколько человек спало под открытым небом, как и я. Рядом стояла пара небольших палаток.