Туалет отделан белым мрамором. Я захожу в первую кабинку, опускаю крышку унитаза, тяжело сажусь и наклоняюсь, обхватывая ладонями щеки. Дыши, говорю я себе. Просто дыши. Мысли бегают по кругу: первый поцелуй в Париже; знакомство с родителями; его легкая уверенная улыбка. А потом картинка меняется: лицо Джонатана в телефоне Джорджи, глянцевые розовые губы Кэссиди, двести пятьдесят тысяч подписчиков, которые каждый день расточают ей лайки и похвалы. Это слишком.

Я слышу, как открывается дверь и по полу стучат еще две пары каблуков; они останавливаются у раковин и зеркала.

– В жизни не угадаешь, что мне сказала Кэрол, – говорит одна, понижая голос ради сплетни.

Кэрол – это тетя Джонатана.

– Про нос Мэри-Кейт?

– Нет, она очень застенчива. Она в этом не сознается.

– А. Тогда о чем?

– Видела ту высокую подружку невесты?

Я включаю внимание. Что?

– Какую?

– Темные волосы, большая грудь?

Меня разрывает между желанием открыть дверь и появиться – и стремлением остаться на месте. Я понимаю, сейчас будет грязь. Упираюсь локтями в коленки и прислушиваюсь изо всех сил, что же будет дальше.

– Это девушка Джонатана. Ее мать, судя по всему, что-то вроде русской невесты по почте. Ее выбрали по каталогу, и все такое…

– Нет…

– Ага. Представляешь?

Какая-то часть меня поверить не может, что моя тайна так разошлась по семейству Колтонов. Но другая часть чувствует себя наивной дурочкой из-за того, что надеялась, будто можно вечно удерживать все в секрете. Конечно, или Джонатан рассказал, или Мэри-Кейт сболтнула, или Тоби. Конечно, такое должно бежать впереди меня – не то, что я матчмейкер, не то, что получила диплом Нью-Йоркского университета с отличием. Конечно, гадости распространяются быстрее всего.

– Какая мерзость, – продолжает одна. – Я и не знала, что Джонатан с кем-то встречается.

– Ну ясно, что они стараются ее особо не светить.

Сплетницы умолкают, наверное, красят губы или взбивают волосы. Теперь все понятно. Мне здесь не место. Я могу стараться изо всех сил – взять платье у дочери будущего конгрессмена, накрасить лицо до неузнаваемости, сидеть сложа руки, пока Джонатан мне изменяет, – но я никогда не стану одной из них. Я не худая, не блондинка, не из хорошей семьи. Так что толку пытаться? Я встаю, отпираю кабинку и подхожу к средней раковине между двумя женщинами.

– Прошу прощения, – говорю я, открывая кран и подставляя руки под струю.

Я смотрю в зеркало и встречаюсь глазами с девушками, растягивая губы в нагловатой улыбке. Обе средних лет, с легким загаром, с пигментными пятнами на груди, а из ушей свисают жемчужины размером с ноготь большого пальца.

– Я невольно услышала, что вы тут говорили про девушку Джонатана.

У них расширяются глаза и раскрываются губы, точно они собираются извиниться. Я наслаждаюсь каждой секундой. Мне совершенно пофиг. Я закрываю кран, беру скатанное рулончиком пушистое белое полотенце с полочки под зеркалом и разворачиваю его, резко дернув запястьем.

– Но, прежде чем говорить о мерзостях, просто поймите, что я не сплю с кем попало, как некоторые ваши родственники.

Та, что поменьше ростом, втягивает воздух, почуяв сплетню.

– Вы о ком?

Я вытираю руки полотенцем и бросаю его в корзину.

– О, о Фрэнке. Нэнси. Джонатане. Вся семья само очарование. Представьте себе, с каким облегчением я поймала Джонатана на измене, бросила – и мне больше не надо быть частью всего этого.

Я перекидываю волосы через плечо и выхожу из туалета, а у них отвисают челюсти. Если эта семья меня чему и научила, так это тому, что, ведя себя хорошо, ничего не добьешься. Меня изумляет собственная смелость. Вообще-то я не из тех, кто разбалтывает секреты, но никаких угрызений совести я не чувствую. Вместо этого я ощущаю только прекрасную безграничную свободу.

Вернувшись в зал, я прохожу мимо официантов в бабочках, разносящих серебряные подносы с фирменным напитком Мэри-Кейт и Тоби – каким-то девчоночьим пойлом из шампанского с лимоном, – и иду к открытому бару за очень холодным грязным мартини с водкой. Я прошу сделать очень, очень, очень сухой, с тремя оливками. Звук льдинок в шейкере успокаивает нервы. Бармен наливает коктейль и протягивает мне; бокал полон до краев и дрожит от поверхностного натяжения. Я отпиваю и обнаруживаю, что напиток достаточно крепок и позволяет прорваться сквозь джазовый квартет и гул голосов, эхом разносящийся по залу. Я благодарю бармена и направляюсь к пустому столику в углу.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь? – спрашивает через пару минут мужчина с британским акцентом, появившийся у моего локтя.

Я отрываюсь от телефона. У незнакомца темные густые волосы, зачесанные спереди вверх, и приятное лицо. На то, чтобы понять, кто он, у меня уходит секунда, но мы встречались в прошлом году на вечеринке по поводу помолвки Мэри-Кейт и Тоби. Они с Тоби выросли вместе; он и есть тот друг, который работает на телевидении, с которым я обещала Кэролайн поговорить.

– О, привет! Гордон, да?

– Верно, Гордон. Саша, да? Девушка Джонатана?

– А, ммм. Да. То есть нет. Мы расстались на прошлой неделе, – говорю я, пытаясь изобразить беспечный смешок.

– Очень жаль это слышать, – он с озабоченным видом опускает свой стакан скотча.

– Все в порядке, все хорошо… – настойчиво повторяю я, отпивая побольше из бокала. – Вы ведь работаете на телевидении, да?

– Да.

– Моя лучшая подруга делает пилот, и я знаю, ей бы очень хотелось поговорить с человеком, который работает в этой сфере. Это нечто вроде «Дневников вампира» пополам с «Холостяком», если вам это о чем-то говорит.

Гордон смеется.

– Я работаю в PBS. Но могу взглянуть.

– Правда? Спасибо! Это было бы замечательно.

– Сколько угодно. Так как у вас дела? Что нового? Кроме, ну, вы понимаете.

– Ха. Что ж. Я окончила университет и начала работать… работа в некотором смысле безумная. Я матчмейкер в службе знакомств.

У Гордона уходит пара секунд на осознание.

– Вы… кто?

Я пускаюсь в обычные объяснения, чем занимаюсь в «Блаженстве». После того как я неделю объясняла это потенциальным парам, снова и снова, каждый день, я заучила все наизусть, вплоть до изменения интонации. Мне нравится, как заинтригован Гордон, как это отражается в его глазах. Так просто вставить в разговор «Блаженство» и поймать человека. Даже в этом зале, где полно колтоновской голубой крови из Уэст-Честера, интернет-воротил Тоби и подружек Мэри-Кейт, которые блистают в глянце или в Твиттере, я самая интересная.

Мне приходит в голову, что Джонатан вполне может за нами наблюдать, и я устраиваю целое представление, касаясь руки Гордона и смеясь. Разговор о «Блаженстве» напоминает: мне же нужно еще одно свидание для Минди. И вот Гордон: милый, успешный мужчина с роскошным выпендрежным акцентом, который впитывает каждое мое слово. Чем он плох для Минди?