– Товарищ помкомвзвода, сигнал идет! Да возьмите же скорее трубку! Товарищ комбат на проводе!

Из-под ноги на лестнице появилась рука с телефоном, Власьев прижал мембрану к уху.

– Сержант, как зенитки начнут, сразу открывай огонь по пехоте! Сразу! Не жалей патронов!

Голос майора был крайне возбужденным и отчего-то радостный. Отдав приказ, командир батальона сразу отключился, Власьев секунду пребывал в откровенно ошарашенном состоянии, а потом его пробила одна догадка. Он припал к левой щели, с нее были прекрасно видны те два сарая на взгорке. И успел вовремя – стенки, выходящие на дорогу, разом упали, и сержант увидел вытянутые хоботки орудий, выплеснувших длинные языки пламени.

– Огонь!!!

Свирепый выкрик сержанта не успел отразиться от бетонных стен, как оба Максима запели свою смертельную песню. Запах сгоревшего пороха ударил в ноздри, но Власьев не обращал на это внимания, рыча от радости свирепым волком, что дорвался наконец до свежего парного мяса.

– Так, мать их! Так!!!

На дороге творилось самое настоящее побоище, удивительное зрелище. Только сейчас сержант понял, какова умело подготовленная артиллерийская засада, о которой он раньше и не слышал, хотя знал, насколько смертоносен кинжальный огонь из станковых пулеметов. Так вот почему нервничал майор и почему был так радостен!

Немцы, уничтожив наш броневик, видя разбежавшийся во все стороны заслон, решили, что впереди советских частей нет, и поперли дальше, пустив вперед разведку. А мотоциклистов взяли и пропустили в тыл без выстрелов, в ловушку, не спугнув. Вот вражеская колонна и втянулась на дорогу, а тут ей подготовили горячую встречу.

Власьев повернулся назад, решая проверить свои мысли – в башне был круговой обзор. Так и есть, по мотоциклистам там стреляли со всех сторон, коляски смешно кувыркались вместе с седоками. Один броневик уже пылал костром, а по второму стреляли сразу два Т‑26, которые, оказывается, тоже прятали раньше в сараях. Досталось и грузовикам с пехотой: один из них горел с чадным дымом, другой перевернулся, рядом недвижимо лежали тела в серой униформе. Но кое-кто из немцев уже вышел из боя по собственному желанию, он видел двоих солдат, что подняли вверх руки в знак сдачи, и по ним никто не стрелял.

– Ну что, получили, сволочи?!

Сержант припал к фронтальной щели башенки, задыхаясь от едкого дыма и пороховой гари, глаза слезились, и он вытер их рукавом гимнастерки. Колонна немцев встала, передний танк и задние машины горели – гигантская «пробка», совершенно недвижимая, расстреливалась из пушек практически в упор, с каких-то жалких трехсот метров.

Кровавый, дымящийся и горящий ад, самый настоящий, сотворился на этой обычной русской дороге для зарвавшихся захватчиков, пошедших в очередной крестовый поход потомков псов-рыцарей!

Сержант снова вытер глаза. Несмотря на дым, он разглядел, как немцы, попрыгав с машин в канаву за обочиной, падали на землю, но не залегали, а почему-то вскакивали, как укушенные в задницу. Вставали на ноги и тут же падали мертвыми на пожухшую от жара траву, скошенные летящими со всех сторон пулями. Нет, многие из них еще пытались отстреливаться, но боя уже не было, вдоль дороги пошло самое настоящее избиение, при виде которого заходилась в ликовании русская душа.

Задыхаясь от гари, постоянно вытирая глаза, сержант пытался хоть что-то разглядеть. Все тело было мокрым, немилосердно жег горячий пот, стекавший ручейками. Дрожащими пальцами он отчаянно рванул воротник гимнастерки, надеясь, что это принесет частичное облегчение. Стало еще хуже, ноги ослабли, и пальцы, бывшие прежде крепкими, ведь в кузнечном цехе работал, безвольно разжались.

Он упал с лестницы, но не на бетон, а на что-то мягкое, застонавшее под ним. Здесь был тоже ад, ничего не видно от гари, лишь светлый проем открытой нараспашку толстой броневой двери. От бетонных стен отражался непрерывный грохот пулеметов, от которого Власьев окончательно оглох и уже ничего не слышал, совсем ничего.

Сержант хотел прикоснуться лбом к холодному бетону, что принес бы хоть некоторое избавление от терзающей боли, но кожу мгновенно обожгло. Он отдернулся, провел рукою и зашипел – пол был плотно усыпан горячими гильзами. Его бойцы продолжали беспрерывно стрелять, совершенно забыв, что нет системы охлаждения пулеметов и в любой момент Максимы может заклинить, ибо кипящую в кожухах воду пока не заменить. Они стреляли, задыхаясь в чаду, ведь вентиляции в этих бетонных коробках не было, не установили ее. Но люди продолжали сражаться, с помутненным рассудком и со слезящимися глазами, теряя сознание, обжигая до волдырей свои ладони, выплевывая кровь из горла и легких.

Тех, кто падал без сил на пол, выносили наружу, на живительный воздух, а их место занимали другие, те, кто уже отдышался, пришел в себя и был готов снова занять свое место. И хоть скоротечен бой, но минута, в ДОТе проведенная, теперь казалась им чудовищно долгим часом и той чертой, что окончательно отделила их от жизни, что была до войны…

5–6 июля 1941 года

Командир 41-го стрелкового корпуса генерал-майор Гловацкий Псков

– Имейте в виду, оборона Псковско-Островского рубежа возлагается персонально на вас, под вашу личную ответственность. Если враг войдет в Остров, вы ответите за это своей собственной головой!

Гловацкий опешил: вот те на – сразу «наезд», вместо того чтобы его спросить, как идут дела, где противник. Голос генерал-лейтенанта Ватутина, нового начальника штаба СЗФ, был резок, видно, тот держался на нервах. А это плохо, если бывший начальник оперативного управления Генштаба так говорит с подчиненными. Даже самый тупой из них махом сообразит, что на всем протяжении фронта, от Балтики до Черного моря, произошла катастрофа огромного масштаба. Ему бы промолчать, сказать «так точно», но в груди закипела веселая ярость, бесшабашная, вернее, безбашенная.

– Виноват, товарищ генерал-лейтенант, сегодня немцы вошли в Остров!

– Как вошли?

В трубке послышались хрипы, видно, генерал рвал ворот кителя, ему явно стало трудно дышать. Гловацкий посерел: «Дошутился, вашу маму! Он помереть от сердечного приступа может, а если нет, то меня лично застрелит! Я бы сам за такие шутки убил бы на месте! Надо быстро успокоить!»

– В числе сотни пленных, включая раненых и трех офицеров, а также двух танков и бронетранспортера, взятых в качестве трофеев! В 19 часов 17 минут авангард из состава 1-й танковой дивизии 41-го моторизованного корпуса попал в артиллерийскую засаду моей 118-й стрелковой дивизии и полностью уничтожен! Подбито и сгорело еще ровно десять единиц бронетехники, два десятка грузовиков, захвачено три противотанковых орудия. На поле боя осталось свыше сотни трупов гитлеровцев. Мы их сразу же контратаковали и проутюжили колонну тяжелыми танками КВ. Наши потери – подбито и сгорело два легких танка и бронеавтомобиль, три танка и броневик подлежат ремонту. Убито 19, ранено и контужено 47 бойцов и командиров.