– Раньше он яйца себе отморозит, – предсказывал другой часовой.

– Надо идти на вылазку. Дать ему бой, – говорил человек Фреев.

«Валяйте, – думал Теон. – Сделайте вылазку и сдохните там, в снегу. Оставьте Винтерфелл мне и призракам». Русе Болтон не будет против: ему нужен скорый конец. В замке слишком много ртов для долгой осады, слишком много лордов, чья верность вызывает сомнения. Толстяк Мандерли, Амбер Смерть Шлюхам, люди Хорнвудов и Толхартов, Локе, Флинты, Рисвеллы – все они северяне, много поколений подряд присягавшие дому Старков. Здесь их держит девочка, кровь лорда Эддарда – но ведь она лицедейка, ягненок в шкуре лютоволка. Почему бы не послать северян на бой со Станнисом, пока с нее не сорвали маску? Чем больше их погибнет, тем меньше будет врагов у Дредфорта.

Разрешат ли Теону принять участие? Умрет по крайней мере как мужчина, с мечом в руке. Рамси ему такого подарка не сделает, а вот лорд Русе может, если хорошо попросить. Теон выполнил все, что от него требовалось, сыграл свою роль, выдал девушку замуж.

Смерть – лучшее, на что он может надеяться.

Снег в богороще по-прежнему таял, едва коснувшись земли. От горячих прудов подымался пар, пахнущий мхом, илом и разложением. Теплый туман превращал деревья в высоких сумрачных стражей. Днем северяне часто приходили сюда помолиться, но сейчас Теон Грейджой был здесь один.

Сердце-дерево встретило его взглядом всезнающих красных глаз. Теон, стоя на краю пруда, склонил голову. Бой барабана слышался даже тут – он, точно дальний гром, шел со всех сторон сразу.

Здесь, внизу, ветра не было, и снег падал тихо, но красные листья все-таки шевелились.

– Теон, – шептали они. – Теон.

Старые боги признали его, вспомнили его имя. Теон из дома Грейджоев, воспитанник Эддарда Старка, названый брат его детям. Он упал на колени.

– Молю вас… Меч – вот все, о чем я прошу. Дайте мне умереть Теоном, а не Вонючкой. – Из глаз хлынули слезы, до невозможности теплые. – Я сын Пайка, во мне кровь Железных Людей…

Лист, задев его лоб, упал в пруд и поплыл – красный, пятипалый, как окровавленная рука.

– Бран, – прошептало дерево.

Они знают. Боги все знают. Они видели, что он сделал. Ему вдруг показалось, что это Бран смотрит на него со ствола глазами, полными мудрости и печали. Вздор! Зачем Бран стал бы являться ему? Теон любил мальчика и не делал ему никакого зла. Убитые дети были не Бран и Рикон, а простые сыновья мельника с Желудевой.

– Мне нужны были две головы, иначе меня бы высмеяли…

– С кем это ты разговариваешь? – спросил кто-то.

Теон обернулся в ужасе. Рамси? Нет, всего лишь три прачки – Холли, Ровена и еще одна, имени которой он не знает.

– С призраками, – вырвалось у него. – Они говорят со мной. Зовут меня по имени.

– Теон Переметчивый. – Ровена больно дернула его за ухо. – Тебе нужны были две головы?

– Иначе его бы высмеяли, – подхватила Холли.

Они ничего не поняли.

– Вы зачем пришли? – спросил, высвободив ухо, Теон.

– За тобой, – басом ответила третья, немолодая, с проседью в волосах.

– Я ведь говорила, что хочу потрогать тебя, – улыбнулась Холли. В руке у нее сверкнул нож.

Закричать, что ли? Кто-нибудь да услышит. Вовремя, правда, им не поспеть: его кровь впитается в землю под сердце-деревом. И что в этом плохого, если подумать?

– Давай трогай. – Он сказал это не с вызовом, скорее с отчаянием. – Убей меня. Прикончи, как Желтого Дика и остальных. Это ведь вы, я знаю.

– Мы? – засмеялась Холли. – Слабые женщины? Нас любить надо, а не бояться.

– Тебя бастард обидел, да? Пальчики отрезал тебе, зубки выбил? – Ровена потрепала его по щеке. – Бедненький. Больше он к тебе не притронется. Ты молился, вот боги нас и послали. Хочешь умереть как Теон – умрешь, больно не будет… Но сперва споешь Абелю.

– Номер девяносто семь, – щелкнул кнутом оценщик. – Пара карликов, хорошо вышколенных для вашего удовольствия. – Помост для торгов стоял в устье широкого бурого Скахазадхана на берегу залива Работорговцев. Запах морской соли смешивался с вонью невольничьего лагеря. Тириона мучила не столько жара, сколько влажность: воздух пригибал к земле, как тяжелое мокрое одеяло. – Прилагаются свинья и собака, на которых карлики ездят верхом. Хорошая забава для гостей на следующем вашем пиру.

Покупатели сидели на деревянных скамейках, попивая фруктовые соки. Кое-кого обмахивали опахалами рабы. Многие в токарах, элегантной и крайне неудобной одежде старой аристократии, другие одеты попроще: мужчины в туники и легкие плащи с капюшонами, женщины – в цветные шелка. То ли шлюхи, то ли жрицы – на Востоке не так легко отличить одних от других.

За скамьями стояли, перешучиваясь, западные наемники – этих ни с кем не спутаешь. Под плащами кольчуги, мечи с кинжалами, метательные топорики. Большинство, судя по волосам, бородам и лицам, из Вольных Городов, но и вестероссцы как будто встречаются. Торговаться будут или так, поглазеть пришли?

– Кто предложит первую цену?

– Триста, – произнесла матрона из старинного паланкина.

– Четыреста, – надбавил чудовищно толстый юнкаец, развалившийся в носилках, как сказочный левиафан. В его желтых с золотыми кистями шелках поместились бы четыре Иллирио. Тирион жалел рабов, которым приходится таскать эту тушу. Хотя бы от этой участи он избавлен… какое счастье быть карликом.

– Четыреста одна, – прошамкала старуха в лиловом токаре. Оценщик посмотрел на нее весьма кисло, однако заявку принял.

Рабы-матросы с «Селасори кхоруна», проданные поодиночке, ушли от пятисот до девятисот за каждого. Опытные моряки ценятся высоко. Они не оказывали сопротивления, когда работорговцы захватили их когг – смена хозяина для них значения не имела. Корабельные помощники, свободные люди, имели поручительство от портовой вдовы: она обязалась выкупить их в случае чего-то подобного. Три выживших огненных пальца, пока не выставленных на торги, считались собственностью Владыки Света, и их мог выкупить какой-нибудь красный храм. Им порукой служили наколки в виде языков пламени, а за Тириона и Пенни не ручался никто.

– Четыреста пятьдесят, – предложил кто-то.

– Четыреста восемьдесят.

Одни называли цену на классическом валирийском, другие на гискарском диалекте, третьи давали знать о себе поднятым пальцем, взмахом руки или веером.

– Хорошо, что нас продают вместе, – сказала шепотом Пенни.

– Не разговаривать, – прошипел оценщик.

Тирион стиснул ее плечо. Волосы, светлые и черные вперемешку, липли ко лбу, рваную рубаху приклеивали к спине пот и засохшая кровь. Он в отличие от дуралея Джораха Мормонта с работорговцами не дрался – наказание ему обеспечил длинный язык.