– У вас волшебный голос, – прижав руки к груди, проговорила Шарлотта.

– Вы находите? – Певец устало улыбнулся. – Уверяю вас, мадемуазель, что рукоплесканье залов ничто в сравнении с одним лишь взглядом, одной лишь улыбкой той, которая…

Далее Козловский произнес несколько слов по-русски. Брокар, до сих пор не освоивший толком русский язык, понял лишь, что это стихи.

– Как же зовут эту счастливицу? – сияя от счастья, спросила Шарлотта.

– До поры до времени я намерен хранить этот секрет в самых укромных тайниках моей души, – с чувством ответил Козловский.

«Ишь как завернул, подлец, – в сердцах подумал Брокар. – Ему бы только романы писать».

Козловский спел еще одну песню, после чего выбрался из-за рояля и, взяв с подноса бокал шампанского, принялся прохаживаться по зале, беседуя с хозяином и гостями.

Тут дворецкий объявил о приходе нового гостя – известного в Москве артиста. Гости заспешили к дверям, и Козловский остался у стены один. Воспользовавшись этим, Брокар подошел к певцу вплотную и сухо произнес:

– Господин Козловский, давеча вы позволили себе назвать меня мыловаром.

Певец удивленно на него посмотрел, затем усмехнулся и ответил:

– А разве это не так?

– Не совсем, – строго сказал Брокар. – Я изготавливаю ароматы.

– Ароматы? Ах да, вы сказали, что делаете саше.

– И не только, – сказал Брокар тем же строгим голосом. – И еще… Я хотел вам сказать, что мне неприятно, что вы говорите об этом в небрежном тоне.

Певец смерил Брокара насмешливым взглядом:

– Дорогой мой, я признаю значительность вашей профессии, но разве запахи могут оказывать такое влияние на людей, как музыка?

– Запахи приводят человеческую душу в гораздо большее волнение, нежели музыка, – упрямо сказал Генрих.

– Чепуха! – проговорил певец по-русски, затем, снова переходя на французский, произнес: – Мсье, существо запахов неустойчивое и эфемерное. И потом, в обонянии есть нечто вульгарное. Сразу вспоминается повесть Гоголя «Нос»! – Козловский издал горлом мягкий смешок. – Нет, милостивый государь, вы меня никогда не убедите в том, что запах хризантем взволнует женское сердце сильнее, чем хороший романс, исполненный красивым, чувственным голосом. Голос – вот настоящая сила мужчины, а отнюдь не эманации, ощущаемые ноздрями… Пардон!

Козловский пошел было к прочим гостям, но Брокар удержал его за руку:

– Постойте!

– Что такое? – нахмурился певец.

– Сударь, мне не понравился ваш тон, – сверкнул на него глазами Брокар.

– И что с того?

– Я…

– Господа, что здесь происходит? – Подошедшая Шарлотта остановилась возле мужчин. Брови ее удивленно взлетели вверх: – Вы что, ссоритесь?

Брокар выпустил запястье певца и отвернулся.

– Наш спор касался влияния искусства на людские души, – с вежливым поклоном ответил девушке Козловский. – Но это вовсе не означает, что мы поссорились.

– Я хочу, чтобы вы были друзьями, – с улыбкой сказала им Шарлотта. – Семен Иванович, вы нам еще споете?

– С удовольствием! – сказал Козловский, улыбнулся и направился к роялю.

Шарлотта пошла было за ним, но Брокар мягко окликнул ее и тихо спросил:

– Что такое «tchepuha»?

– Глупость, пустяк, бессмыслица, – ответила Шарлотта.

Она отвернулась и тотчас устремилась к роялю.

Черные брови Брокара угрюмо сошлись на переносице. «Пустяк? – мрачно подумал он. – Бессмыслица? Ну так я покажу тебе пустяк, пустоголовый зазнайка».

На следующее soiree Брокар пришел не с пустыми руками. Он поздоровался с Шарлоттой и всучил лакею корзинку с фиалками.

– Что это? – удивленно спросила Шарлотта. – Фиалки?

– Да, мадемуазель. Распорядитесь поставить корзинку на крышку рояля. В прошлый раз я имел неосторожность сказать мсье Козловскому грубость. Теперь я желаю, чтобы мсье Козловский знал, что доставил мне своим пением истинное удовольствие!

– Вы очень странный человек, мсье Брокар, – проговорила Шарлотта. – Но ваша идея мне по душе.

Козловский, который к тому моменту уже успел спеть пару романсов, был тронут неожиданным подарком.

– Цветы? – удивленно переспросил он.

– Да! – радостно кивнула Шарлотта. – Мсье Брокар принес их вам в знак примирения. Не хотите ли отплатить ему той же монетой?

Козловский подозрительно покосился на букет и спросил:

– То есть какой же это монетой?

– Спойте нам, пожалуйста!

– Да-да, Семен Иванович, спойте! – подхватили гости.

– Спойте, дорогой вы наш!

Лицо тенора выглядело слегка растерянным.

– Право, господа, я уже собирался уходить… – промямлил Козловский, однако, взглянув на огорченное лицо Шарлотты, тут же поправился: – Но раз вы меня просите, я останусь и с удовольствием что-нибудь спою.

Как только всеобщее ликование, вызванное этими словами, утихло, Козловский запел. Начал он великолепно, но в середине первого куплета голос его вдруг визгливо взлетел вверх и тут же сорвался на сиплый писк. Прозвучало это так отвратительно, что гости поморщились. Козловский продолжил пение, но голос его вдруг потерял былую звучность и чистоту. Теперь каждый раз, когда он старался взять высокую ноту, голос его срывался и напоминал по тембру козлиное блеяние. И чем дальше, тем хуже. Наконец Козловский замолчал и убрал пальцы с клавиш.

– Господа… – сдавленно произнес он. – Я, кажется, нездоров.

Козловский выглядел жалким и растерянным. Осанка его потеряла значительность, с лица слетел прежний лоск, улыбка стала кислой, а глаза – тусклыми. Все вдруг заметили, что, при внешней худощавости, лицо певца несколько одутловато.

– Прошу прощения, господа, я должен идти!

Козловский выскочил из-за рояля и, наспех раскланявшись, покинул вечер под сочувственные возгласы гостей.

Шарлотта подошла к Брокару и пристально посмотрела ему в глаза. Зрачки ее сузились.

– А вы, оказывается, не только химик, – раздумчиво проговорила она. – Вы, оказывается, колдун?

Генрих вежливо поклонился. Лицо его при этом оставалось совершенно спокойным.

– Я думала, что в вашей душе для меня не осталось загадок. Похоже, я ошибалась.

– Душа человека – бездна, – загадочно ответил Генрих. – Порой мы и сами не знаем, на какие поступки способны.

– Весьма дельное замечание. Вы останетесь на чай?

– Да.

– Это хорошо. Я хочу с вами поговорить.