приезжих на курорт повальный обыск. Выяснилось, что ни одна из правительственных организаций не давала предписаний на это. В Алатыре некто Петров, демобилизованный по ранению солдат, отправился безобразничать в церковь. А именно – потребовал, чтобы молящиеся исполнили “Марсельезу”, и когда все, разумеется, отказались это сделать, Петров пропел французский гимн, так сказать, соло. В настоящее время он арестован и, вероятно, понесет наказание. Но как мог этот Петров оказаться вершителем судеб всего города?» Были и случаи более серьезные: массовые насилия, грабежи, поджоги, мародерство. Иногда такие бесчинства охватывали целые города. Такое в те дни происходило в сибирском Енисейске: «Безобразия в городе удивительны и непостижимы. В Енисейске каждый день поджигают дома, причем преимущественно такие, где ютится беднота. Ходят слухи, что поджигатели – выпущенные по амнистии уголовные преступники. Но тогда почему они жгут жалкое имущество таких же нищих, как они сами? Городское население в панике, многие бросают дома, пожитки и бегут… Правда, последнее сообщение из Енисейска вселяет надежду. Накануне Совет солдатских и рабочих депутатов объявил город на осадном положении. Из Красноярска прибыла пожарная команда и 150 человек солдат – пожары прекратились. Как говорится, в добрый час. Но нельзя же всякий раз наводить порядок жизни при помощи чрезвычайных положений. Необходима твердая власть, нужна усиленная охрана личности каждого гражданина. Надобно нейтрализовать действия самозванцев и подонков общества, тогда законность и порядок войдут в сознание масс». Из этой заметки, кроме всего прочего, следует, что власть в некоторых сибирских городах уже весной 17-го была не у эмиссаров Временного правительства, а в руках Советов рабочих депутатов.

17.05

В этот день – 4 мая 1917 года по старому стилю – в Петрограде прекратились столкновения между вооруженными отрядами Советов солдатских и рабочих депутатов и сторонниками Временного правительства. Петросовет принял резолюцию, в которой говорилось: «Для предотвращения смуты, грозящей делу революции, запретить в течение ближайших двух дней всякие уличные митинги и манифестации».

Конфликт вспыхнул после опубликования ноты Милюкова, телеграммы, в которой министр иностранных дел России выражал готовность страны продолжать войну до победного конца и подтверждал действие всех международных соглашений, подписанных при царском режиме. Парадокс заключался в том, что все политические силы, кроме большевиков и анархистов, так или иначе выступали за продолжение войны, то есть не принимали идею выхода из нее в одностороннем порядке, как предлагал Ленин. Эта пораженческая тактика осуждалась, но и обратное вслух не произносилось, тем более на бумаге под подпись. Откровенное заявление Милюкова было воспринято как циничный призыв продолжать бессмысленную бойню на фронте. Ситуация обнажила огромную психологическую усталость общества от войны, казалось, что никто не в силах помешать Советам сбросить Временное правительство и взять власть в свои руки. К чему и призывали большевики. Однако произошло совсем другое. Во-первых, Советы рабочих и солдатских депутатов приняли резолюцию против «братания с немцами» на фронте. Во-вторых, приняли компромиссное решение – сформировать коалиционное правительство, по партийному признаку.

На этом настаивал Александр Керенский, который уже входил в кабинет министров в качестве министра юстиции. Он предложил, чтобы такие же, как он, представители левого лагеря – эсеры, меньшевики, народные социалисты, другие социал-демократы, да хоть те же большевики – также вошли в состав кабинета. Таким образом, была бы преодолена проблема двоевластия и можно было бы «жить дальше мирно и дружно» в ожидании созыва Учредительного собрания. Такова была программа умеренных левых.

Однако лидер меньшевиков Юлий Мартов выступал категорически против сотрудничества с буржуазными элементами. В этом вопросе он ничуть не отличался от Владимира Ульянова. Но если Ленин препятствовал заключению компромиссов, находясь на месте событий, в Петрограде, то Мартов еще не успел вернуться в Россию из эмиграции. Он слал из Цюриха гневные телеграммы, но его соратники не устояли перед искушением – меньшевик Матвей Скобелев согласился принять портфель министра труда, а руководитель Петросовета Ираклий Церетели – стать министром почт и телеграфа, ведомства доселе не существовавшего и созданного, по мнению оппонентов, специально для этой фигуры из революционного лагеря.

Впрочем, переговоры о конкретном составе кабинета в тот день еще продолжались. Ясно было только одно: профессор истории Павел Милюков как начинающий дипломат стал жертвой наивной принципиальности в вопросе о войне и мире. Он должен уйти. Второй значимой потерей для кабинета стал уход со своего поста министра обороны октябриста Александра Гучкова. Он ратовал за сохранение в армии прежних традиций и дисциплины, делая ставку на авторитетных боевых генералов Алексеева, Корнилова и Деникина.

18.05

В этот день в 1917-м – 5 мая по старому стилю – в России появилось новое Временное правительство. Оно было коалиционным, то есть многопартийным. В отличие от первого состава, в котором министры являли собой яркие или не очень, но индивидуальности, выступали от своего имени, как специалисты в своем деле, новый кабинет стал очевидно политизированным, с партийной подкладкой. И в первую очередь это было видно по эсеру Александру Керенскому, который стал военным министром. Для генералитета и вообще профессиональных военных это назначение было сигналом тревоги. Сугубо штатский, никогда и ничем не связанный с военным делом Керенский мог только усилить разложение в армейских рядах. И, забегая вперед, надо сказать, что именно это объективно и произошло. Во многом из-за личных качеств Керенского и, в частности, его нескрываемой вражды с генералом Корниловым, который как раз многими тогда и виделся в качестве военного руководителя страны.

Почему же председатель правительства князь Львов, которого в симпатиях к левым, к социалистам-революционерам заподозрить было невозможно, выбрал Керенского, а не Корнилова, которого уже тогда предлагали на пост министра? Надо учитывать эмоции и настроения момента. А этим психологическим фактором Керенский манипулировал очень ловко. Он солировал на политической сцене. В разгар апрельского кризиса, когда на улицах Петрограда слышалась стрельба, а столичная публика в тревоге ожидала появления карательных полков с Корниловым во главе, Керенский на одном из митингов произнес: «Я жалею, что не умер два месяца назад, в первый день свободы. Мы не должны потерять завоевания революции».

А в день назначения министром Керенский в один момент преобразился. Публика с удивлением смотрела уже не на усталого, измученного и разочарованного неудачника, который – по собственным словам – оказался «в стаде взбунтовавшихся рабов». Все вновь лицезрели вождя. Вечерняя газета «Время» писала: «Сильный, смелый, решительный, презирающий смерть и любые опасности. Как хочется верить, что этот вождь снова спасет Россию, уведет ее от опасного места, всенародно раскаявшись в своих неосторожно сказанных три дня назад словах». Вот что тут удивительно: никто не цитирует Львова, мало кто вообще интересуется мнением этого человека. А ведь как минимум формально легитимность князя на посту