– На фотографии был другой… – добавил остроносый пожилой мужчина в поношенном сером пиджаке, топорщившемся на груди, и в стареньких диагоналевых галифе, заправленных в видавшие виды сапоги.

– На газетной фотографии люди часто на себя не похожи. Меня вон в многотиражке когда напечатали, я месяц плакала, такая страшная получилась, – возразила одна из девушек. – Посмотри на Звезду Героя.

– Товарищ лейтенант, – мужчина обратился ко мне. – Вы же Соловьев?

– Соловьев, – подтвердил я.

– Товарищ Соловьев! – В меня вцепились сильные женские ручки. – Умоляю! Выступите на собрании коллектива нашего завода!

– А что за завод? – поинтересовался я.

– Так «Серп и Молот», тут недалеко, на заставе Ильича! – Энтузиазму этих девчат можно было только позавидовать. Увидели на улице Героя Советского Союза – хватай его за руку, тащи за собой.

Мужчина наблюдал за этим со стороны, слегка улыбаясь.

– Подождите, давайте договоримся. – Я освободил наконец руку и, не прекращая улыбаться, все же отступил на полшага назад, чтобы избавиться от слишком плотной опеки. – Я сейчас занят, да и вечер уже. К тому же я – человек подневольный, у меня начальство есть. Вы мне дайте телефон, куда позвонить можно, а я уточню и сообщу вам, получится ли.

Мужчина кивнул, вытащил из внутреннего кармана пиджака записную книжку и карандаш, чиркнул что-то, вырвал страницу и передал мне.

– Это телефон парткома. Спросите Мишина. Меня то есть.

– Хорошо, договорились. – Я пожал ему руку, и мы с Верой наконец-то ушли. Привокзальные часы показывали без двадцати шесть.

– Давай в метро быстрее! – Жена потащила меня за собой. – Опаздываем уже!

Нам повезло: поезд пришел почти сразу, как только мы подошли в краю платформы. «Красные Ворота», «Кировская», «Дзержинская» и, наконец, «Охотный Ряд». Поднялись наверх, почти пробежали мимо гостиницы «Москва», пересекли перекресток, услышав раздраженный гудок чьего-то ЗИСа, и я протянул руку, чтобы открыть массивную дверь «Националя» перед своей немного запыхавшейся женой.

Но меня опередили. Изнутри дверь открыл небольшого роста мужчина, хоть и пожилой, но выглядящий весьма солидно в темно-зеленом мундире с вышитым золотом с обеих сторон воротника названием ресторана и в фуражке с двумя опять же золотыми лентами по околышу и с очень красивой кокардой на тулье. Слегка дрожащей рукой он поправил густые, хоть и совершенно седые, кавалерийские усы и неожиданным для своего небольшого роста басом спросил:

– Столик резервировали?

Думаю, не заказавшие заранее столик при этих словах должны были немедленно куда-нибудь сбежать. Но не мы.

– Нас ожидают, – спокойно ответил я и добавил чуть громче, заметив легкий поворот головы швейцара налево (видать, правым ухом он лучше слышал): – Кирпонос Михаил Петрович.

– Минутку подождите, я сейчас, – кивнул он и скрылся за дверью. Переживать было не о чем: это я заказывал столик на имя комфронта.

Конечно, швейцар очень быстро вернулся и, торжественно открыв перед нами дверь, впустил внутрь.

– На второй этаж, пожалуйста, – показал он нам на лестницу, где нас ждала молодая женщина в строгом костюме.

Чудо, а не лестница! С красной ковровой дорожкой, выглядевшей так, будто ее только привезли со склада и постелили непосредственно перед нашим приходом. А перила с переплетенными листьями такой тонкой работы, что и трогать их страшно было: вдруг оторвешь ненароком кусочек. Женщина довела нас до зала, над дверью в который красовалась надпись «Ленинград» на русском и чуть пониже латинскими буквами.

Вдруг дверь одного из залов дальше по коридору открылась, и оттуда выкатились двое мальчишек, сцепившихся в один клубок. За ними тут же выбежала совсем пожилая дама в таком же строгом костюме, что и наша провожатая, и, разняв драчунов, затащила их назад.

– Там у нас детская комната, посетители могут оставить там своих малышей под присмотром педагога, пока родители заняты, – ответила на наш безмолвный вопрос женщина и открыла перед нами дверь.

Да, братцы, такого мне точно раньше видеть не довелось! Покрасивее, чем в Кремле было! Как в музей попали. На стенах лепнина, потолок расписан, висят картины в золоченых рамах. Столы… ну не знаю даже, что и сказать. Скатерти белоснежные, о складку, наверное, порезаться можно. А по паркету, дорогие друзья, ходить страшно, красота такая. Только и напоминаний про войну, что окна в светомаскировке, на окрестности не полюбуешься.

Ладно, думаю, где наша не пропадала! Прижал покрепче к себе руку жены, которая, судя по тому, как вцепилась в мой рукав, тоже немного оробела.

– Давай, Вера Андреевна, пойдем, что застыла? – подбодрил я ее.

И мы пошли. Кирпоноса, сидевшего в одиночестве, я сразу увидел. Это адъютант и темной ночью среди леса должен сделать, не то что в освещенном зале ресторана. Публика, конечно, большей частью военная, я со своими старлейскими петлицами самый младший по званию, наверное. Но и гражданские тоже попадались, и немало. Дамочки в шелках, все в каменьях и золоте. И в боевой раскраске. Я, правда, в этом мало что понимаю, вот тол от аммонала с закрытыми глазами отличу, или цемент какой марки по цвету определить могу, а это… Не мое. Тут я не спец ни разу. Но наверняка дорогое, раз в такое место нацепили. Блестит, конечно, как без этого. Разноцветное. Больше подробностей вы от меня все равно не получите.

Пока шли, я старался по сторонам не глазеть. Посматривал, конечно, но головой не вертел. И Вера, молодец, шла, будто ей уже слегка надоело сюда ходить и сейчас она просто снизошла по просьбе вот этого красавца, который рядом идет. Потому что такому не откажешь – Герой Советского Союза все-таки.

Генерал уважил, конечно: из-за стола вышел, Вере ручку поцеловал, мне тоже. Тьфу ты, совсем зарапортовался. Мне он руку пожал, конечно же. Ну, официант подбежал, тут все на высоте, ждать не пришлось. Меню в таких папках подал, что только держись! Одной обложки килограмм, не меньше. Посмотрел я на это меню, даже перевернуть захотелось. Ничегошеньки не понятно. Вроде буквы наши, а слова… только отдельные понятные. Я чуть не рассмеялся вслух. Столько лет по лагерям – «селедка за решеткой по владимиро-центральски», «отбивная, пробитая заточкой», «картошка век свободы не видать»… Вот это мне понятно. А тут…

Кирпонос, глядя на мои мучения, пришел на выручку. Говорит, мол, принеси-ка нам, дорогой товарищ, горячего да закусок каких попроще, без этих ваших финтифлюшек. И водки триста граммов, не на пьянку же собрались, а награду отметить.

Зато жена меня удивила, этого не отнять. Позвала официанта, давай ему допрос учинять. Дескать, а вот это у вас так? А это – сяк? А что скажете вот про это? Ну ладно, несите тогда вот это и это, а вот это чуть позже подадите. И все эти непонятные слова произносит, будто сама их придумала! Вот это я понимаю, Вера Андреевна! Не хухры-мухры какие-нибудь!

Ну, принесли всяких вкусностей, налили мы себе водочки. Вера винцо какое-то пьет, выпили за звезду – и так мне хорошо стало. Все напряжение, которое целый день держало, отпустило. Будто нет войны. Вокруг народ отдыхает, вилки-ложки тарахтят, рюмки с бокалами звенят, в углу кто-то на рояле тихонечко что-то романтическое наигрывает.